Неожиданно до меня доходит, что большие утки — это
Время течет вспять. Неужели нельзя поплыть вместе с ним, хотя бы во сне?
Неужели нельзя в этом потоке протянуть руки туда, в прошлое, поймать и удержать забытую, ускользающую тень…
Здесь мои сны обрываются, оставляя всякий раз непонятное щемящее чувство, как будто я вижу сон во сне. Я знаю, что это странное чувство и есть жизнь, ее биение. Повторяю: жизнь, смысл жизни, бессмертие — все это в одном неясном, смутном мгновенном ощущении.
…Солнце опять взошло. Бабочки не видно. И неизвестно, жива она или нет. Может быть, надо просто взять ручку и записать, продолжить обрывающийся сон? Честно, объективно, точно описать прошедшее? Без всякого стыда, сомнений, рефлексий оценивать и судить, судить и оценивать чьи-то мысли, чувства, слова? Что касается рациональных оценок… Аристотель, кажется, сказал: «В сфере рассудка нет ничего, чего не было бы в сфере чувств». Бабочка исчезла, никто не виновен в краткости ее жизни. И потому ни у кого нет права судить, так ли она жила, правильно ли летала.
Луч солнца падает на меня, пронизывает насквозь. Я словно взлетаю, медленно подымаюсь в ослепительном столбе света, покидаю этот шумный, суетный мир. Как удивительно, как свободно мое чувство. Нужно только взять ручку и писать — пока оно здесь, со мной. Ведь я не уверен, что в следующий раз оно мне не изменит.
Глава I
Глава I
1
1
Возможно, при других обстоятельствах я не заинтересовался бы этой девушкой, а скорее всего и вообще бы ее не заметил. Но в тот, первый раз… был потрясен до глубины души…
За два месяца до того, как все случилось, меня перевели на отдельную рисовую плантацию, назначив, как и в лагере, бригадиром. Перед отъездом позвали к начальнику, пожилому человеку из крестьян. Он курил огромную самокрутку.
— Перевод расценивай как доверие руководства… И не думай, что тебе там легко придется с дюжиной работников. У каждого свой норов. Могут не слушаться, бузить… Ну, ты и сам не лыком шит, знаешь. Ты-то, сукин сын, должен с ними справиться. Как выйдешь, небось сможешь и директором завода стать, тысячами командовать…
Говоря все это, он сидел на корточках на высоком берегу оросительного канала. Я только что вылез из грязной воды и стоял перед ним, пытаясь хоть как-то обтереть ноги о траву. Похоже, ему хотелось еще что-то добавить, но он молчал и вздыхал, выпуская клубы дыма. Маленькое морщинистое лицо было задумчивым. Я, конечно, не знал, о чем он думает, но догадывался, что такое напутствие выпадает на долю заключенного только в особо важных случаях. Его задумчивость соответствовала торжественности момента, а торжественность подчеркивала реальность какой-то прочной связи, существовавшей между нами. Тебе давали понять, что руководитель еще раз взвешивает правильность своего решения, оценивает твои способности и вероятность того, что ты с таким важным заданием справишься. Необразованные и не умевшие красиво говорить, наши начальники часто прибегали к длинным многозначительным паузам — чтобы повысить наше внимание к каждому изреченному ими слову. С сегодняшнего дня тебе оказано