Но ненасытные бездны, кои открылись в нем, пожирали все его жизненные силы; даже если бы он и хотел, он не мог с выгодой для себя перепрыгнуть на мелководье какого-нибудь занимательного, понятного и веселого любовного романа. Теперь он понимал, что каждый раз, когда он обращался к Божьей искре внутри себя, некий мощный поток безграничного, всеохватывающего вдохновения ускользал от него да низвергался вдали мощным водопадом. Иль я не говорил вам, что боги, так же как и человечество, покинули нашего Пьера? Одним словом, вы в нем видите маленького ребенка, о коем я рассказывал, коего принудили стоять на своих ногах да учиться ходить самостоятельно.

Порой он поворачивается к своей походной кровати, макает салфетку в миску с водой и прижимает мокрую салфетку ко лбу. Иногда он откидывается назад на своем стуле, словно сдаваясь, но затем снова склоняется над доской и пишет.

Сумерки сгущаются, голос Изабелл, зовущей его, слышен из-за двери; наш бедный, заледеневший, с посиневшими губами, трясущийся от холода путешественник из Санкт-Петербурга раскутывается и тяжело подымается со своего стула. Затем берет свою шляпу и трость и идет на прогулку, подышать свежим воздухом. Прогулка немыслимо неуклюжего субъекта, коего от ветра шатает! Люди глазеют на него, когда он проходит мимо, как на какого-то безрассудного больного, который раньше времени нарушил постельный режим. Если ему встретится знакомый и попытается рассказать на ухо приятную сплетню, то такой знакомый скоро отшатывается от него, обиженный его суровым видом ледяной неучтивости. «Невежа», – бормочет знакомый и идет дальше.

Он возвращается в свои комнаты и садится за стол, который прибрала Дэлли; и Изабелл успокаивающе рассматривает его и уговаривает его есть и набираться сил. Но его голод таков, что питает отвращение к любой еде. Он не может есть иначе, но только по принуждению. Он уничтожил свой естественный распорядок дня, как же он может есть с аппетитом? Если он ложится отдохнуть, то не может спать; он пробудил в себе бесконечную бессонницу – как же он тогда будет спать? Одна его книга, как огромная шумная планета, вращается в его больной голове. Он не может приказать ей сойти с орбиты; он бы охотно себя обезглавил, лишь бы хоть на одну ночь обрести покой. Наконец, тяжкие часы проходят, и чистое изнурение побеждает его, и он спит мертвым сном, не так, как спят дети и поденные рабочие, но забывается тяжелым сном от всех своих треволнений, на это краткое время зажимает в горсти клюв стервятника и не позволяет ему клевать свое сердце.