III

Как статуя, коя, водруженная на крутящийся пьедестал, показывает то одну свою конечность, то другую, то лицо, то спину, то бок, постоянно меняя также свой общий профиль, так кружится и скульптурная душа человека, когда ее поворачивает рука правды. Только ложь никогда не меняет, а посему не ищите в Пьере никакого постоянства. Ни один лицемерный конферансье не появляется за ним следом, чтобы называть каждое его превращение. Улавливайте смены его превращений, и да будет вам в помощь ваша интуиция.

Прошел еще день; Глен и Фредерик никак не заявили о себе, и Пьер, Изабелл и Люси жили вместе. Участие Люси в домашней жизни стало оказывать замечательное действие на Пьера. Иногда, для тайно-зоркого взгляда Изабелл, он, казалось, смотрел на Люси с выражением, плохо подходящим для их простых, так называемых, исключительно родственных отношений, а потом также с другим выражением, еще более для нее непонятным, – выражением страха и благоговейного трепета, не без примеси нетерпения. Но его личное отношение к Люси было сама деликатность и любящая внимательность – ничего больше. Он никогда не оставался с ней наедине; хотя, как прежде, иногда оставался наедине с Изабелл.

Люси, казалось, совсем не желала добиться для себя какого-то места рядом с ним, не проявляла ни малейшего нежелательного любопытства по отношению к Пьеру и никакого болезненного смущения – к Изабелл. Несмотря на это, казалось, она все более и более, час за часом, каким-то необъяснимым образом скользила меж ними, не касаясь их. Пьер чувствовал, что некая странная божественная сила была рядом с ним, охраняла его от некоего небывалого зла, а Изабелл живо ощущала какую-то неуловимую беглую поддержку. Все же когда все трое были вместе, то чудесное спокойствие, и кротость, и полное отсутствие какой бы то ни было подозрительности у Люси исключало всякую возможность обыкновенного замешательства; так что если замешательство когда и царило под этой крышей, то это происходило в те моменты, когда Пьер оставался наедине с Изабелл, после того как Люси покидала их безо всякого умысла.

Тем временем Пьер все еще работал над своей книгой, с каждой минутой становясь все более чувствительным ко всякого рода обстоятельствам, крайне неблагоприятным, под влиянием которых продвигались его труды. И так как теперь его сосредоточенная работа, продвигаясь вперед быстрыми темпами, требовала от него все больше и больше напряжения и сил, он стал чувствовать, что он все меньше и меньше привносит в нее. Ибо это было не только личное мучение Пьера, быть незримо – хотя и непредумышленно – подгоняемым и в период душевной незрелости пытаться создать зрелое произведение, – обстоятельство, достаточно плачевное само по себе; но также, переживая период неотступного безденежья, он вдобавок оказался втянут в долгую и затянувшуюся в выполнении работу, и совершенно неизвестно было, ждет ли это в конце коммерческий успех. Почему так обстояли дела, с чего все началось, можно было бы объяснить до конца и к большой пользе, но пространство и время приказывают молчать.