Павел Карлович, укрыв ноги меховой полостью, чувствовал себя в санках превосходно. После вагонной духоты дышалось легко и свободно.

На Брестском вокзале, кажется, ничего не изменилось. У вагона, в белых фартуках с блестящими бляхами, толпились носильщики. Их всегда бывало много у желтых и синих вагонов первого и второго класса, но Павел Карлович от услуг отказался и широким шагом заспешил к санкам.

Извозчики, как обычно, зазывали наперебой. Один из них выбежал Павлу Карловичу навстречу, ухватился за ручку чемодана и с неоправданной горячностью затараторил:

— Уважьте, окажите честь, ваше сиятельство. Конь сытый, я вас — мигом!

К пустующим сапкам подходили пассажиры, и чрезмерное усердие извозчика показалось Павлу Карловичу странным. Сев к другому, он на всякий случай запомнил и черные санки с высокой спинкой, и рыжую морду лошади с белым пятном под правым глазом…

Облепленные снегом, слепо мерцали фонари; синие сумерки близкого вечера опускались на город. Санки то и дело встряхивало: они попадали в какие-то ямы. Извозчик, словно извиняясь, объяснял:

— Снаряды, как свиньи, всю Москву изрыли.

Павел Карлович понимающе кивнул: слева и справа угрюмо высились дома с мертвыми глазницами окон, с зияющими дырами в стенах. Лишь из одного окна лилось тепло электрического света, а под ним тоскливо поникло старое дерево с изломанными ветками и расщепленным стволом.

Он не мог вспомнить полуразрушенный дом, но сразу узнал деревянное зеленое здание — длинное и низкое — прежнюю парикмахерскую. Штернберг как-то стригся в этой парикмахерской, и его долго преследовал приторный запах одеколона, пудры и вежеталя. Хозяин, ловко работавший ножницами, уморил рассказами о «самом Леоне Эмбо», французском парикмахере, очень популярном тогда в Москве, к которому тянулись любители моды.

Когда выехали на Пресненский вал, лошадка уже трусила не так резво. За спиной, метрах в десяти, отчетливо слышались глухие удары копыт и поскрипывание снега под санным полозом.

«Не тот ли мордатый, не в меру услужливый увязался за мной?» — промелькнуло у Павла Карловича. Захотелось обернуться, но он подавил это желание. Во-первых, в полусвете не разглядеть — черная или рыжая морда у лошади и где у нее белое пятно, под каким глазом; во-вторых, он еще раньше, еще до заграничной поездки, дал зарок: никогда не оглядываться, если чувствуешь слежку.

В самом начале 1905-го, став социал-демократом, Павел Карлович близко принял совет Марата:

— Охранка прочесывает Россию густым гребнем. Вы должны вобрать весь наш опыт конспирации и помножить его на точный расчет, на какой способен ученый.