Кабак на Никитском бульваре, куда они ввалились в стылых сумерках, был переполнен – красный, зеленый, зеркальный, дымный.

Несколько девушек и парней громко обсуждали каких-то задержанных, нечестные выборы, судорожно листали на планшетниках и в телефонах твиттер и фэйсбук, размашисто чертили карандашами по ватману, выясняли, почему вместо площади Революции будет Болотная… Петю давно интересовали митинги, но он знал досадно мало. Он спрашивал, спорил, бумага розовела от винных клякс. Настя хохотала, она ужасно набралась, да и он был хорош. Петя понял, что политика ей не нужна, и для всех за столом она – просто обаятельное украшение. Потом на такси поехали к ней.

Рядом с пупком у нее была такая же родинка, как над губой.

Настя держалась уверенно, бойчила, но его тронула в ней какая-то доверчивая беззащитность. Эта девочка почему-то ассоциировалась со стариной, венчанием… К ее облику подходили фата и свечи… Вблизи она иногда отталкивала напускной вульгарностью, но на расстоянии он ощущал ее тайную хрупкость и даже застенчивость и понимал, что это истинная суть.

Он вошел в ее компанию, и протестная жизнь зацепила его и закрутила. Один раз завлек ее, и она прокляла всё на свете, потому что промерзла, но не могла выбраться из толпы. Ему казалось, что, выходя на улицу, можно что-то изменить, и он знал, почему выходит. Против жестокой несправедливости, которая везде и во всем.