– Ну так смотри, – усмехнулся Пак и показал на поилку возле входа в сарай, где они оставили свои фонари. Это было продолговатое, грубо обтесанное каменное корытце, формой напоминавшее кухонную раковину. Хозяйственный Филлипс, у которого все шло в дело, отыскал его где-то в канаве и приспособил для своих ненаглядных курочек.

– Вот это? – хором спросили дети и замерли, уставившись на замечательный камень…

Мистер Калпепер нетерпеливо покашлял и наконец решил продолжать:

– Я разъясняю все это столь подробно, добрые люди, чтобы вы могли следовать за ходом моих рассуждений. Чума, с которой пришлось мне столкнуться в Оксфордшире, была, повторяю, водянистой и влажной, как тамошний край, и лечить ее нужно было холодной водицей. Но здешняя чума была по природе совсем иною: она хоть и лютовала возле воды – на обеих мельницах никого в живых не осталось! – но бороться с ней нужно было иначе. И вот я… кхем… зашел в тупик.

– А что поделывали тем временем твои больные? – поинтересовался Пак.

– Мы уговорили тех, кто жил по северной стороне, покинуть свои дома и расположиться прямо под открытым небом, на Хитрэмовом поле. В тех домах, где хворал пока лишь один или двое, хозяева еще цеплялись за свое добро и ни за что не соглашались уйти и оставить все без присмотра. Вдруг украдут? Им легче было умереть!

– Такова человеческая натура, – философски заметил Пак. – Видывал и я подобные вещи… Ну а те, кто оказался в чистом поле, – они как, поправлялись?

– Из этих умерли немногие, не то что в домах, да и те не от чумы, а больше от помрачения рассудка и меланхолии. Но я должен признаться, добрые люди, что мне никак не удавалось остановить поветрие или хотя бы распознать его природу и принадлежность. По правде говоря, я не мог понять, откуда исходит это безликое зло, и в конце концов решился на то, что – кхем! – следовало предпринять с самого начала.

Я отбросил все прежние догадки и предположения, выбрал благоприятный час по Астрологическому календарю, прикрыл рот и нос тряпочкой, смоченной в уксусе, и стал по очереди входить в опустошенные смертью дома, ожидая, что звезды укажут мне путь.

– И тебе не было страшно идти туда ночью? – спросил его Пак.

– Я надеялся, что Господь, наделивший человека столь благородною жаждой к раскрытию тайн мироздания, – что Он пощадит смиренного искателя истин… И вот, спустя некоторое время (ибо, повторяю, всему на свете свое время!), на каком-то чердаке заметил я белую крысу – распухшую, в струпьях, – что сидела под слуховым оконцем. А в оконце светила сама госпожа Луна, направляясь на встречу со своим всегдашним союзником, старым холодным Сатурном. И вдруг эта крыса вползла в полосу лунного света – и там на моих глазах околела. Затем откуда-то выполз ее родственник или супруг, улегся рядом с нею и тоже испустил дух. Наконец, незадолго до полуночи, появилась третья крыса – и тотчас издохла, как и первые две: под окошком, в лунном луче.