— Многие говорят об этом, — сказал священник. — Но другие считают, что это не настоящая Божья Матерь, у нее, мол, слишком новомодный и светский вид и все в ней преувеличенно и неправдоподобно. Много споров можно услышать о ней. Тебе, значит, она понравилась, это меня радует. Уже год стоит она в нашей церкви, ее пожертвовал монастырю один благодетель. Это работа мастера Никлауса.

— Мастера Никлауса? Кто это, откуда он? Вы его знаете? Прошу вас, расскажите мне о нем! Только замечательный, щедро одаренный человек мог создать такое.

— О нем мне известно немногое. Он резчик по дереву в нашем епархиальном городе, до которого один день пути, как художник он пользуется большой известностью. Художники обыкновенно не бывают святыми, он тоже отнюдь не святой, но, без сомнения, человек большого таланта и возвышенного образа мыслей. Я несколько раз видел его…

— О, вы видели его! Как же он выглядит?

— Сын мой, ты, похоже, совершенно им очарован. Так вот, разыщи его и передай привет от отца Бонифация.

Златоуст рассыпался в благодарностях. Священник улыбаясь удалился, а он еще долго стоял перед загадочной скульптурой, грудь ее, казалось, дышала, а в лице было столько боли и столько сладостного очарования, что сердце его сжалось.

Он вышел из церкви преображенный, ноги несли его по совершенно изменившемуся миру. С момента, когда он стоял перед прекрасной святой скульптурой из дерева, он обрел нечто такое, чего у него никогда не было, над чем он нередко посмеивался или чему завидовал, — он обрел цель! У него была цель, и он, вполне возможно, достигнет ее, и, вполне возможно, вся его беспутная жизнь обретет высокий смысл и значение. Это новое чувство наполняло его радостью и страхом и окрыляло его шаги. Добротная, оживленная дорога, по которой он шел, была уже не тем, чем вчера — местом праздничного гулянья и приятного отдыха, теперь она была всего лишь дорогой, дорогой в город, дорогой к мастеру. Нетерпеливо шагал он по ней. Еще до наступления вечера он был у цели, увидел вздымающиеся стены башни, увидел высеченные из камня гербы и написанные маслом щиты над воротами, с бьющимся сердцем вошел в город, почти не обращая внимания на шум и веселую толкотню переулков, на конных рыцарей, на повозки и кареты. Не рыцари и кареты, не город и епископ были ему важны. Первого же встречного за воротами он спросил, где живет мастер, и был очень разочарован, что тот ничего о нем не знает.

Он вышел на площадь, окруженную добротными домами, многие из которых были украшены рисунками или резьбой. Над входной дверью одного из домов красовалась большая фигура ландскнехта, раскрашенная яркими, веселыми красками. Она не была столь же красивой, как скульптура в монастырской церкви, но ландскнехт так браво выгнул икры ног и выпятил бородку, что Златоуст подумал: а не сделан ли он тем же мастером? Он вошел в дом, стуча в двери, поднялся по лестнице, наткнулся наконец на господина в бархатном камзоле с меховой опушкой и спросил его, где можно найти мастера Никлауса. А что ему от него надо, в свою очередь, спросил господин, и Златоуст, не без труда сдержав раздражение, сказал, что у него к нему поручение. Господин назвал переулок, в котором жил мастер, и пока Златоуст, расспрашивая, добрался до места, уже наступила ночь. Со стесненным сердцем, но очень счастливый стоял он перед домом мастера, смотрел на окна и собрался было войти, однако сообразил, что уже поздно и что за день ходьбы он весь покрылся потом и пылью; он взял себя в руки и решил подождать, но все же еще долго стоял перед домом. Он увидел, как в одном из окон загорелся свет, и в тот момент, когда он собрался уходить, кто-то подошел к окну. Это была красивая белокурая девушка, сквозь ее волосы просвечивало мягкое мерцание лампы.