Возможно, Захаров все понял и смирился с присутствием спокойного понимающего человека.

– Каково картины мои развесили? - спросил он.

– Их сиятельство Елизавета Васильевна много помогла, - ответил Архаров. - Дамам сие искусство от природы дадено, а мне невдомек, что с чем сочетать.

– Однако ж у себя в полицейской конторе вы все верно сочетаете, - любезно заметил Захаров. - Не слышно ли чего о сервизе мадам Дюбарри?

Тут же вспомнилась чета Матюшкиных. Архаров с подозрением посмотрел на Гаврилу Павловича. И тут же вспомнил - да ведь собеседник уже вряд ли может кому-либо разболтать историю с третью сервиза, а Матюшкины, сдается, не из того теста слеплены, чтобы ездить по домам, где имеются умирающие. Опять же - Захарову развлечение.

Обер-полицмейтер взял да и рассказал, как отыскали пропажу в подвале развалин Гранатного двора, как ее оставили на прежнем месте, как Марфа прислала золотую сухарницу, как в доме фальшивого полицейского были найдены четыре ложки.

Ему удалось отвлечь отставного сенатора от неприятных ощущений, да к тому же, рассказывая, он мог заново оценить и сопоставить все обстоятельства.

– И что - точно ли редкостной красоты художество? - спросил Гаврила Павлович.

– Знал бы, что вам любопытно, - хоть сухарницу привез бы показать. До сих пор такой красивой посуды я не видал. Полировка замечательная. А прочее так и лежит в подвале, и люди мои за тем подвалом присматривают.

– Стало быть, ощущение, будто часть сервиза на блюдечке поднесли? - спросил Захаров. - А навел вас на те развалины некий кавалер де Берни? Нанявшийся служить домашним учителем к отставному полковнику Шитову? Ох, сударь, плетется тут знатная интрига! Коли бы шулер из притона просто пошел в домашние учителя, пережидая опасное для себя время, то еще бы полбеды. Сей шулер - француз, и то, что он как-то связан с сервизом мадам Дюбарри, внушает мне опасение…

– Какое? - прямо спросил Архаров.

– Следите ли вы, сударь, за политическими новостями? Нет? А я слежу. По старой памяти…

– Не до того, право, - буркнул Архаров. - Да и затруднительно.

Тут он был прав - чтобы судить о заморских делах здраво, надобно жить не в Москве, а в Санкт-Петербурге, иметь знакомства при дворе и получать надежные сведения из первых рук. До Москвы же вся политика добирается в дамских письмах - или в тех бумагах князя Волконского, в коих сам черт ногу сломит.

– Сколько вам лет, Николай Петрович?

– Тридцать три года, Гаврила Павлович.

Отставной сенатор посчитал в уме.

– Двадцать лет назад, стало быть, политикой не увлекались, - с приятнейшей улыбкой сказал он. - А я, живя в столице, от многих тайных интриг ключи имел. Доводилось ли вам слыхать о девице де Бомон?