Архаров встал. Все его крупное сильное тело вдруг показалось ему неуместным, лишним в этой комнате. Он даже ощутил некую неловкость… но не от осознания своих грехов, нет… а оттого, что все же захотелось тут остаться до самого конца, и до последнего мига глядеть в морщинистое лицо, исследуя приближение смерти… как бы знакомясь со смертью, потому что ведь и ему когда-то придется, так чтобы не менее достойно… и воды не смог поднести… нет, воду он все же раздобудет!

Архаров подошел к двери, распахнул ее и увидел сидевшего на стуле ливрейного лакея.

– Подслушивал, сукин ты сын? - спросил Архаров. - Попить мне принеси. Живо!

И стоял в дверях, пока не прибежал испуганный лакей с подносом.

– Пошел вон, - забирая у него поднос, приказал Архаров и вернулся в спальню, захлопнув дверь ногой.

– Брусничная вода… ну-ка, приподнимитесь, сударь…

Обер-полицмейстер поддерживал голову отставного сенатора, пока тот пил огромными глотками и напился вдоволь.

– Как хорошо… - прошептал Захаров. - Я чувствую себя великолепно, лишь бы сие подольше не кончалось, как сказал Арлекин, падая с башни…

– За Дуньку не извольте беспокоиться. Присмотрю, чтоб не скурвилась, - вдруг произнес Архаров.

– Замуж бы ее надо отдать.

Архаров кивнул. Так, как если бы пообещал.

– Время мне лекарства принимать. Весьма вам благодарен, Николай Петрович. Вы развлекли меня и утешили. Теперь, поди, более не увидимся. Господь с вами.

Сухая рука выбралась из-под одеяла и перекрестила Архарова.

Более толковать было не о чем.

Архаров, угрюмый и очень недовольный, вышел из захаровской спальни. Следовало бы наговорить утешительных слов, да он отродясь того не умел. Левый карман с тяжелим кошельком несколько перекосил кафтан, и это неудобство вызывало в нем несообразное своей малой значительности раздражение.

На улице было тепло, солнечно, беззаботно. Москва всей своей сумбурной душой готовилась к празднику. Предвкушение праздника словно бы в воздухе повисло, заполняя все пространства. А в Архарове сидело предчувствие смерти - и столкновение их показалось ему не менее болезненным, чем удар под дых.

За спиной умирал старик, и каждый шаг архаровский вперед, к экипажу, к полицейским своим заботам, к суете Рязанского подворья был одновременно и его шагом к смерти. Так оно, по крайней мере, ощущалось.

А возвращение было невозможно.

Прибыв в кабинет и оценив, сколько трудов предстоит, Архаров послал Никишку на Ильинку, велел передать Дуньке на словах - через два часа-де приедет переговорить, так чтобы ждала, из дому не выходила.

А потом взялся за перо. Ему хотелось хоть как-то записать все, чему научил Захаров. И, кое-как, несуразными каракулями, излагая по пунктам все, связанное с французами, он вдруг понял одну важную вещь.