В общем и целом, статья была написана по-дружески. В тот же самый день меня попросила об интервью канадская журналистка, работающая без контракта, которая жила в Нью-Йорке и писала для «Нью-Йорк таймс». Сами понимаете, «Уолл-стрит джорнал» — это одно, а «Нью-Йорк таймс» — совсем другое: у нее гораздо больше читателей. Неужели и они напишут обо мне? Мы договорились о времени на вечер. Оказалось, что эта журналистка дружит с другой, которая пишет в «Нью-Йорк пост», так что мы и с той договорились на вечер.

Если честно, «Нью-Йорк пост» — моя любимая газета. Она, конечно, сплетница, но в этом есть свой кураж. Да, смешно читать их рассказы о Хиллари Клинтон и смотреть снимки, где она выходит на люди без всякого макияжа. Кто захочет быть выставленной в таком виде? Никто! Но ведь это и заводит! Словом, мысль о том, что обо мне напишут в этой газете, меня и волновала, и пугала.

Вечером, пообщавшись с обеими журналистками, я почувствовала себя немного лучше. Обе они были жительницами Нью-Йорка и знали, откуда я. В разговоре с девушкой из «Нью-Йорк пост» я подчеркнула: это моя любимая газета, читаю ее ежедневно. Подумала, может, благодаря этому она подобрее ко мне отнесется.

К пятнице я дала еще три интервью по радио и получила больше восьмисот писем по электронной почте. Уставшая к концу дня, потому что работа ведь никуда не исчезла и ее надо было делать, по дороге домой я зашла в продуктовый магазин. Там был Коробейник.

— Вам пришло очень много почты, — сообщил он.

— Неужели? — удивилась я.

— Да, все хотят спасти Карин! — довольно громко сказал он.

— Ш-ш-ш! — Я оглянулась. Я совсем не хотела, чтобы он раскрыл мое имя. — Когда вы завтра открываетесь?

— Вообще-то я иду туда прямо сейчас. Если хотите, пойдемте вместе, все сразу и заберете, — предложил Коробейник.

— Отлично!

Мы вышли из углового магазина и вместе направились к ящикам. Он отпер переднюю дверь, и я вошла. Открыв свой ящик, я обнаружила, что он почти полон.

— О, Боже! — воскликнула я.

— Что у вас за проект? — спросил Коробейник.

— Пока секрет, — ответила я. — Не могу вам сказать.

— Ладно, — сказал он. — Но это не что-то незаконное, полагаю?

— Нет! — ответила я, надеясь, что говорю правду.

От Коробейника я помчалась домой.

— Скотт, — закричала я прямо в дверях, — смотри!

Я высыпала всю почту на стол. Писем было больше тридцати.

— Быть не может! — воскликнул он.