Трава на фоне неподвижного тела казалась подчёркнуто живой: шевелилась, гнулась под свежим ветерком, с любопытством гладила и трогала мёртвое лицо. Шаловливо играла с грязными белокурыми волосами женщины – я сразу понял, что она бомжиха. Ветерок толкал её, приглашая пробудиться и присоединиться к игре.

Месяц я ходил к ментам как на работу. У них же как принято? Подозреваемый первой очереди – главный свидетель. Если со свидетелем обломится – круг причастных к убийству расширится до знакомых и родственников. Если и тут не выгорит – просто тычут в клаву, задумчиво насвистывают. Листают «чёрную» базу микрорайона, перебирают бедолаг с подходящей статьёй.

Всё зависит от нависшего над кнопками жёлтого прокуренного пальца с грязноватым ногтём – как от перста судьбы.

Я сидел в коридоре. И услышал, как в кабинете один сыщик брезгливо сказал другому:

– Да забей (он сказал другое слово, от которого я вздрогнул и болезненно поморщился) ты на него. Это же человеческий шлак. Он же собственную тень увидит – обдрищется!

Каждое слово перемежалось матом, обильности и виртуозности которого позавидовали бы старожилы тюремных камер. У моего астрального дуршлага просто напрочь вынесло дно.

Викентьич меня каждый раз встречал, как сына родного. Потому что во время моего отсутствия граждане, воспрянув духом, оттягивались и свинячили по полной. Облепляли листовками даже столбики. И я с воодушевлением, соскучившимися по работе руками сдирал объявления. После чего не менее усердно клеил новые.

«Помогите следствию! Обнаружено неопознанное женское тело. Перед смертью подверглось насилию в извращённой форме… Волосы светлые, на вид 30–35 лет…» С мутной серой распечатки на меня одним подпухшим глазом смотрело изуродованное лицо маленькой бомжихи.

В первое время я пропускал по графику ту конечную остановку. Жутковато было: мало ли что. Говорят же, убийц всегда тянет на место преступления.

Тянул до последнего, пока какая-то вредная старушонка из ближнего дачного общества не пожаловалась, что у них не остановка, а хлев. Объявления лепят уже даже на хлебный мякиш и на слюни.

…Место, где лежала маленькая бомжиха, до сих пор хранило форму тела. В выемке примятая трава не распрямлялась, а хирела, бледнела и жухла. И новая не росла, точно земля в этом месте была отравлена.

Окончив работу, я долго смотрел на эту округлую выемку. Потом зачем-то сел туда, прикладывая тут и там ладони к земле. А потом и вовсе растянулся, чувствуя влажный земляной холод и щекотание травинок.