Скрипнула входная дверь, у матери сжалось сердце от плохого предчувствия.

Миша кинув в угол вещмешок с замороженной рыбой, и на крыльце смахивал веником снег с валенок. Он оглянулся на звук открываемой двери и увидел выходящего оттуда немца.

Немец приближался:

— Partisanen? — ткнул пальцем левой руки в плечо Миши, а правой сдёргивал винтовку.

Парень ответил ударом в челюсть снизу вверх, встал на лыжи и помчался в лес.

Удар опрокинул немца на спину, он пролетел пару метров, сшибая тазы и прочую хозяйственную мелочь, висевшую на стене сеней. Солдат встал, потрогал челюсть:

— Sehr gut — сказал, сдёргивая винтовку с плеча, направляясь к выходу.

На шум выскочила мать и второй немец.

— Нет! Нет! Это сын мой! Сын.

— Der Sohn? — понял немец.

— Да, да, сын! За рыбой ходил — она кинулась к вещмешку и вытащила оттуда щуку и дала её в руки немцу.

— Oh, der Fisch!

— Да, да, бери!

— Gut, matka, gut — сказал немец, взял подмышку щуку и вышел из избы.

Миша уже был далеко, возле леса.

Мать вошла в избу, села на лавку и горько заплакала, вытирая слёзы концом передника.

— Мам, ты что? — попытался успокоить мать Алёша, — Покружится Мишка по лесу и вернётся.

— Нет, сыночка, не вернётся он больше…

Немцы, меж тем, на другом, большем конце деревни, выгоняли жителей из домов.

Двое немцев с огнемётами деловито ходили и поджигали избы. Убедившись, что все дома пылают, немцы уехали в сторону Ивакино. Три дома на другой стороне оврага почему-то трогать не стали.