По приходе сначала литовских а потом белорусских пограничников Гена присмирел, пытался встать по стойке смирно, сказал белорусскому пограничнику «ачу» (это значит спасибо — гордо объяснил мне Гена шёпотом).

От всего этого разило такой неприятной нереальностью, какая бывает только во сне, что я выпил купленной в привокзальном супермаркете водки гера, залез на верхнюю полку и заснул нахуй.

Проснулся часа через два, вышел в тамбур покурить. Там пили пиво Мудак Гена и литовский мужчина. «Какое право она имеет выбрасывать мой самогон в окно! — кричал Гена. — Мой дедушка гнал этот самогон, я заплатил за самый дорогой билет, а она выбрасывает в окно! Дедушка, понимаешь! Я шестнадцать лет ехал и увидел только могилки! А она в окно!» Я понял что речь идёт об Еврейской Маме и ушёл в вагон-ресторан.

Там ко мне вышла сонная печальная женщина. «А не дадите ли вы мне чего-нибудь съесть и водки сколько-нибудь?» — спросил я её. «Не знаю, — ответила женщина, — сейчас поищу, может осталось что-нибудь». Вынесла мне минут через десять холодную котлету с холодными макаронами и сто грамм тёплой водки. «Годится?» — спросила женщина. «Спасибо вам огромное» — ответил я искренне. Женщина села за соседний столик, закурила и стала смотреть в чёрное беспросветное окно. «Когда мы уже куда-нибудь приедем, вы не знаете?» — спросила она вдруг. Я пожал плечами — мне-то откуда про это знать.

В купе очень громко храпел угомонившийся наконец Гена (мудак не может не храпеть), он спал не снимая дорогих видимо очков. Я двинул его кулаком в бок. «А? Что?» — испугался Гена. «Храпишь» — сказал я ему мрачно. «А», — успокоился Гена и снова захрапел.

Проснулся я от того, что солнце светило мне прямо в морду. Выглянул в окошко — мы стояли на безвестной какой-то станции. Прямо напротив нашего вагона было заведение с вывеской «Бюро ритуальных услуг». «Родина» — понял я.

Гена всё так же храпел в очках. Я слез вниз, надел кроссовки и, распрямляясь, въехал со всего маху в чугунное ограждение, придуманное неизвестным кулибиным для того, чтобы матрас не съезжал с верхней полки. Старушка из Новгорода перестала рассказывать про неудачные сосиски, которые она купила две недели назад («Каша, ну чистая каша, раньше хорошие были и недорогие, а тут купила — каша, я к продавщице пришла, говорю, зачем же вы мне старушке кашу продаёте, а она говорит кушайте что привезли») замолчала и стала смотреть на меня с ужасом. Я улыбнулся старушке, чтобы её ободрить, но тут сам заметил что мне на штаны и по очкам тоже льётся кровищща. Потом забегала проводница с идиотским своим йодом, но я впрочем вылил просто себе на голову остатки литовской водки и все в конце концов успокоились.