— Где Ярославский?

— В другом домике живёт, у техников.

— Палыч, что произошло? Почему Романец с «телегой» прибежал?

— После вылета 12 февраля, старший лейтенант Ярославский написал в Политотдел фронта, что мы уклонились от боя с восьмёркой «мессеров», и трусливо сбежали с поля боя.

— Не понял! А почему вы должны были вступить в бой? Задание какое было?

— Произвести аэрофотосъёмку района Умани. Задание выполнено. Сняли с двух заходов, пленки сданы в разведуправление фронта.

— Почему два раза снимали?

— Ярославский доложил, что не уверен в качестве снимков узловой станции, могли попасться облака. Я развернулся и ещё раз прошёл над станцией.

— Ты с головой-то дружишь, Палыч? Сбить могли!

— Нет, там, на первом проходе, ахт-ахтов было не густо. Мы высоко шли, на семи километрах.

— Это что, высоко, что-ли?

— Ну, относительно. Всего сорок пробоин с двух заходов.

— А буча из-за чего?

— «Мессера» нас нагнали у Пятихатки, восьмерка 16 полка осталась их сдерживать, а мы и звено «кобр» на пикировании ушли.

— Пострелять мальцу не дали, что-ли?

— Ну, где-то так. Понимаете, Константин Васильевич, он заканчивал Ейское, как лётчик, на Пе-2, а летает штурманом. Видимо, хочет сесть на первое кресло. Во всяком случае, больше всего похоже на это. Постоянно подставляет под удар. В методах и средствах не стесняется.

— Понял, Иван Павлович. Бум думать.

— А что тут думать! Я в эскадрилье с 42 года.

— Успокойся, я не про тебя, Палыч. Я про этого говнюка. Но, Романец пишет, что, дескать, пьянствуете всем экипажем.

— Бутылку принёс Ярославский, выставил, якобы мириться, а через пять минут прибежал боец и позвал его к телефону. Мы его ждали-ждали, потом начали без него, всё остыло. Он так и не появился, зато Романец заходил. После этого я его и переселил отсюда.