Хабаров грустно улыбнулся этим своим наблюдениям.

«Я бы, действительно, списал все на “стокгольмский синдром”, но Тагира и покойного Емельянова, если б не Маришка, я бы просто порвал. И мне плевать, что меня скорее всего прошили бы на месте из автомата эти суки! И не стал бы я их водить никуда. Хоть убейся!»

Он так и не разобрался в своих чувствах, когда услышал наверху отчаянный визг Марины.

Моментально поняв, в чем дело, он бросился к скобам, и полез наверх.

– Я сейчас спущу ее, Тагир! – закричал он. – Подожди две минуты. Не трогай ее! Я поднимаюсь.

– Что у вас происходит? – крикнул Осадчий.

– Она исцарапала меня, Никита. Слушай, совсем с ума сошла! Бешеная вся! Визжит как недорезанная.

– Отойди вглубь трубы. Пусть вместе с Хабаровым спускается!

«“С Хабаровым…” Надо же, честь какая! Запомнил…» – поднимаясь наверх, отметил Хабаров.

С Мариной, действительно, было неладно. Она сидела в трубе, сжавшись в комок, рыдая и причитая. Когда он попробовал приблизиться к ней, девушка завизжала так, что заложило уши.

– Пристрелю, дура! – рявкнул Тагир.

Он вскинул автомат. Лязг затвора не оставил вариантов.

Хабаров заслонил собою Марину.

– Уйди, спасатель! – Тагир прицелился в грудь Хабарову. – Она или ты? Или оба?!

Хабаров видел, как палец на спуске выбрал свободный ход. Подумалось: «Он же и ее заденет…» Не сомневаясь, что сейчас, в это мгновение, будет выстрел, он схватил Марину за воротник куртки, рванул вниз, на дно трубы и сдавил горло. Девушка умолкла, захрипела и потеряла сознание.

Хабаров зажмурился. От напряжения дрожала каждая клеточка. Не то капли пота, не то слезы покатились по щекам.

Снизу что-то кричал Осадчий.

– Все, Тагир, успокойся, – вымученно выговорил Хабаров. – Я сейчас спущу ее, а ты за нами следом спускайся.

Остатками веревки он связал Марине руки, в кольцо связанных рук просунул свою голову, потом, обмотав веревкой несколько раз, привязал тело Марины к себе и начал спускаться.

Это было сложнее, чем он ожидал. Где-то на середине пути Хабаров проклял все.