Здесь он шил из войлока разного вида колпаки: очень хорошо продаются, ручная работа, можно и внукам помочь, и на базаре целый день. Нормального войлока правда, брать и негде, и незачем: местные его и не отличат от плохо сваляных разновидностей.

– Руын кiм? – повинуясь какому-то невнятному порыву, спросил Гуйч паренька.

Тот замялся и отбоярился тем, что сам из рода пастухов.

Малшы – эхх, сейчас и слова то такого никто из своих не помнит! Не говоря уже о прочих тонкостях. Чабан и чабан, вкруговую. Или вон, как на земле паренька говорят, шабан. Потому как нет у них звука «Ч» в языке. И «Ф» нет, вместо них «Ш» и «П».[21]

Гуйч чуть собрался, перестраиваясь под фонетику гостя, и старательно Ш-кая и П-кая, как и тот. А что парня будет считать гостем, он уже для себя решил: не так много раз за последние четверть века приходилось говорить почти что на родном языке.

Ладно, на родственном, поправил себя Гуйч. Но праязык всё равно общий.

Паренёк неожиданно серьёзно забуксовал там, где это вообще было не понятно: на вопросе про его род.

Было бы понятно, если бы он назывался шахским именем, и от того запинался: самозванцев нигде не любят.