Трясясь всем телом, Ирвинг принялся натягивать на себя одежду. Руки у него дрожали так сильно, что он не сумел застегнуть жилет, но это не имело значения. Застегнуть толстую шинель на крючки тоже оказалось нелегко, но по крайней мере пуговицы на ней были гораздо больше. Молодой лейтенант продрог до костей к тому времени, когда наконец надел непромокаемый штормовой плащ.

«Куда теперь?»

В пятидесяти футах от носа судна начинался лес ледяных глыб и отшлифованных ветром сераков – Безмолвная могла пойти в любом направлении, – но от ледяного тоннеля, ведущего в трюм корабля, тянулась едва заметная, почти прямая тропинка. По крайней мере, она представляла собой путь наименьшего сопротивления – и обеспечивала наилучшую возможность остаться не замеченным с корабля. Поднявшись на ноги, взяв ломик в правую руку, Ирвинг двинулся по скользкому льду на запад.

Он никогда не нашел бы женщину, если бы не потусторонний звук.

Ирвинг уже удалился на сотню ярдов от корабля, заплутал в ледяном лабиринте – ледяной голубой желобок под ногами давно исчез или, вернее, затерялся среди двух десятков таких же, – и, хотя при свете полной луны и звезд видимость была не хуже, чем днем, он так и не замечал ни движения поодаль, ни следов на снегу.

Потом раздался потусторонний протяжный стон.

Нет, осознал Ирвинг, резко остановившись и дрожа всем телом (он трясся от холода уже не одну минуту, но теперь дрожь стала глубокой, нутряной), это не стон. Во всяком случае, не такой, какой способен издать человек. Звук напоминал пение некоего бесконечно странного музыкального инструмента… отчасти приглушенная волынка, отчасти рожок, отчасти гобой, отчасти флейта, а отчасти человеческий голос, тянущий заунывную песнь. Он был достаточно громким, чтобы доноситься до Ирвинга с расстояния нескольких десятков ярдов, но почти наверняка оставался не слышным людям на палубе корабля – тем более что ветер сегодня ночью, против всякого обыкновения, дул с юго-востока. Однако все тона сливались в звук одного инструмента. Ирвинг в жизни не слышал ничего подобного.

Странная мелодия – которая начала набирать темп, а потом вдруг резко оборвалась, наводя на мысль скорее об оргастической кульминации, но уж никак не о чтении нот с листа, – доносилась с серакового поля за высокой торосной грядой, находившейся в тридцати ярдах к северу от отмеченной ледяными пирамидами с факелами тропинки между «Террором» и «Эребусом», по распоряжению Крозье постоянно содержавшейся в порядке. Сегодня ночью никто не восстанавливал там осыпавшиеся ледяные пирамиды; весь замерзший океан был в распоряжении Ирвинга – и того, кто извлекал звуки из диковинного музыкального инструмента.