Крозье знал, что вероятность такого чуда мала, а вероятность, что хоть кто-нибудь из больных в лагере Спасения доживет до следующей весны, коли помощь не подоспеет раньше, не имеет смысла даже обсуждать. Первые два летних месяца 1848 года они крайне редко возвращались с охоты с добычей, и в августе положение дел не изменилось. Для рыбной ловли лед был слишком толстым повсюду, если не считать малочисленных узких расселин и редких полыней, не замерзающих круглый год; и они не сумели поймать ни одной рыбы, даже пока плыли в лодках. Как смогут Гудсир и несколько других мужчин, ухаживающих за умирающими, продержаться здесь целую зиму? Крозье знал, что врач подписал себе смертный приговор, вызвавшись остаться с обреченными людьми, и Гудсир знал, что капитан знает это. Ни один, ни другой не говорил об этом вслух.

Однако на данный момент в силе оставался именно такой план действий, если только Гудсир не передумает сегодня утром или если вдруг не случится подлинное чудо и лед не вскроется на всем пути к побережью материка сейчас, на второй неделе августа, в каковом случае они все смогут пуститься в плавание на двух потрепанных вельботах, двух тендерах и одном растрескавшемся полубаркасе, взяв с собой всех безногих инвалидов, до предела истощенных и неспособных держаться на ногах от слабости людей и самых тяжелых цинготных больных.

«В качестве возможной пищи?» – думал Крозье.

Это был следующий вопрос, стоявший на повестке дня.

Теперь капитан постоянно носил с собой два пистолета, когда выходил из палатки, – свой большой револьвер в правом кармане шинели, как обычно, и двухзарядный двуствольный маленький пистолет (который американский капитан дальнего плавания, много лет назад продавший его Крозье, презрительно называл «пугачом для речных крыс») – в левом. Он больше не повторял однажды допущенной ошибки и никогда одновременно не отправлял на задание самых надежных своих людей – Кауча, Дево, Джонсона и нескольких других, – оставляя в лагере недовольных вроде Хикки, Эйлмора и придурковатого верзилы Мэнсона. И со дня, когда месяц с лишним назад в Госпитальном лагере едва не вспыхнул мятеж, Френсис Крозье не доверял второму лейтенанту Джорджу Генри Ходжсону, своему баковому старшине Рубену Мейлу и фор-марсовому старшине «Эребуса» Роберту Синклеру.

Открывавшийся из лагеря Спасения вид наводил уныние. Небо вот уже две недели затягивала плотная пелена низких облаков, и Крозье не мог воспользоваться секстантом. Снова начал дуть крепкий северо-западный ветер, и стало заметно холоднее, чем было два последних месяца. Пролив к югу от острова Кинг-Уильям по-прежнему представлял собой сплошную массу льда, но не ровного, пересеченного редкими торосными грядами, по какому они давным-давно совершали переход от «Террора» к лагерю, а изобилующего айсбергами и флобергами, часто искрещенного торосными грядами, с редкими полыньями, в которых десятью футами ниже поверхности льда чернела вода, но которые никуда не вели, и бесчисленными остроугольными сераками и ледяными валунами. Крозье не верил, что хоть один человек в лагере Спасения – в том числе и великан Мэнсон – готов двинуться в путь, пусть даже с единственной лодкой, через этот ледяной лес и эти цепи ледяных гор.