В десяти футах от отверстия было темно, хоть глаз выколи, и потому Крозье продвигался на ощупь, по памяти, держа Безмолвную за руку. Они немного прошли вперед по покатой палубе, а потом повернули в сторону кормы.

Когда глаза его привыкли к темноте, в проникавшем сквозь пролом в корпусе слабом рассеянном свете Крозье рассмотрел, что надежно запертая на висячий замок дверь винной кладовой и следующая за ней дверь пороховой камеры взломаны. Он понятия не имел, чьих рук это дело, но сомневался, что здесь поработали люди Пухтоорака. Перед своим уходом с корабля они специально заперли эти двери, и именно сюда в первую очередь наведались бы любые белые люди, вернувшиеся на «Террор».

Бочки, в которых содержался ром (запас рома у них был таким большим, что им пришлось оставить бочки здесь, когда они покинули корабль), были пусты. Но бочки с порохом сохранились в целости, равно как ящики и бочонки с дробью, парусиновые сумки с патронами, выстроенные в козлах почти по всей длине двух переборок мушкеты – унести с собой все они никак не могли – и две сотни штыков, подвешенных вдоль бимсов.

Такое количество одного только металла сделало бы общину Асиаюка самой богатой в мире Настоящих Людей.

Оставшегося здесь пороха и дроби хватило бы дюжине крупных общин Настоящих Людей на добрых двадцать лет, и они стали бы бесспорными властителями Арктики.

Безмолвная дотронулась до голой кисти Крозье. В такой темноте на языке жестов не пообщаешься, и потому она послала мысль: «Ты чувствуешь это?»

Крозье с великим изумлением осознал, что она – впервые за все время – мысленно обратилась к нему на английском. Она либо погружалась в его сны глубже, чем он предполагал, либо была очень внимательна во время своего пребывания на этом самом корабле. Они впервые общались посредством слов в бодрствующем состоянии.

«Это? – мысленно ответил он. – Да».

Дурное место. Населенное воспоминаниями, точно пропитанное смрадным запахом.

Чтобы разрядить нервное напряжение, он повел Безмолвную дальше, указал рукой в сторону носа и послал ей образ канатного ящика в трюмной палубе.

«Я ждала там тебя», – мысленно ответила она. Слова прозвучали так отчетливо, словно она громко произнесла их вслух в темноте – разве только ни один из детей не проснулся.

Крозье задрожал, взволнованный признанием.

Они поднялись по главному трапу в жилую палубу.

Здесь было гораздо светлее. Крозье осознал, что дневной свет – наконец-то – проникает сквозь престонские иллюминаторы, врезанные в верхнюю палубу. Заиндевевшие выпуклые стекла казались матовыми, но в кои-то веки не были ни засыпаны снегом, ни накрыты брезентом.