— Совершенно правильно. Он был крутым парнем. Я его любил. Очень. Энди — он был отличным парнем. Действительно.

Мужчина встал, слегка приподнял обе руки, один из громил отошел от двери и помог ему снять пальто. Потом Жак снял перчатки и аккуратно положил их на стол — одну поверх другой. Указательным пальцем правой руки он провел по левой щеке.

— Если не вы, мистер Хонигвакс, замочили Энди, кто это сделал?

— Не знаю.

— Не знаете… Но он был под вашей защитой.

— Ну, я не стал бы так говорить. Он у меня работал.

— Нет, мистер Хонигвакс, тут вы ошибаетесь. — Жак снова улыбнулся, но как будто с трудом, лишь одним уголком губ, потом подошел к президенту компании, взял его чуть пониже локтя и с силой заломил руку так, что Хонигвакс чуть не взвыл от боли. Он подвел его к окну, за которым раскинулся чарующий вид. Потом снова заговорил, но на этот раз голос его звучал более приглушенно. — Энди не работал у вас. Это вы работали на Энди. Вы работаете на меня, значит, на любого, кого я к вам присылаю. Вам ясно? Вы мне принадлежите со всеми потрохами. Это видите? — Он сунул руку в карман и вынул монетку в двадцать пять центов. — Вот вы кто. Вот что вы есть, мистер Хонигвакс. Вы мой со всеми потрохами. Может быть, вы еще не врубились как следует и думаете, что Энди работал на вас, как вы сами только что сказали, может быть, до вас это не дошло, когда он вам стал вправлять мозги. Может статься, вам это не понравилось. Может быть, за это вы его и замочили.

— Вы же сами в это не верите.

— Почему? Ведь кто-то же его убрал. Я знаю, что утром к вам уже приходили из полиции. Может быть, у них то же самое на уме.

Хонигвакса поразила осведомленность этого человека об утреннем визите Санк-Марса. Интересно, что еще было ему известно?

— Нет, нет, ничего такого они не думают.

— Может быть, со временем они станут так думать, — сказал Жак.

— Нет, я не стрелял в Энди. Я бы никогда этого не сделал. Даже если бы и захотел, у меня бы никогда духу на такое не хватило. Я не из таких, как Рэмбо. — Он попытался улыбнуться. — Кроме того, я хочу сказать, у меня для этого не было никакой причины.

Хонигваксу очень хотелось вообще ничего не говорить. Было бы самой лучшей стратегией отнестись к этому разговору сдержанно, как будто говорить с бандитом — ниже его достоинства. Так все выглядело бы более убедительно: откинуться в вертящемся кресле, с сарказмом поглядывая на этого человека, как он только что смотрел на Санк-Марса, чтобы дать ему понять, насколько абсурдны выдвигаемые им обвинения. Но он прекрасно знал, что теперь поздно даже пытаться это сделать. Он слишком нервничал. Ему придется и дальше испытывать это унижение, что-то лепетать, все бесповоротно отрицать, пока до них не дойдет.