Камилла вернулась в гостиную. Она набросила на руку салфетку, взяла пистолет и положила два пальца на курок. Потом приложила две диванные подушки к плечу и руке, придерживая их другой рукой. Она сделала это для того, чтобы приглушить звук выстрела. Такой способ оказался слишком неуклюжим, и ей пришлось осторожно согнуться над телом Чарли, чтобы после выстрела не осталось следов крови. Она взглянула на избитое лицо, закрытые глаза, покрытые страшными синяками щеки. Кровь сочилась у него изо рта и носа, пробивалась из ран на разбитых губах и носу, текла из окровавленных челюстей в местах выбитых зубов.

— Он трогал меня за задницу, Чарли. Вот что он делал. Я это не выдумываю. Я это точно помню, хоть вспоминать о таком очень трудно. Я хочу об этом забыть, но никак не получается. Он мне гладил задницу, папочка мой. Ни вспоминать, ни думать об этом не хочу. Он заставил меня нагнуться над Полом и целовать его, а губы у него были сшиты, но я все его целовала и целовала, потому что папа держал мне одной рукой голову, а другой мне всю задницу оглаживал. Ты понимаешь? Теперь ты меня понимаешь, Чарли? Видишь, как это было?

Задав последний вопрос, Камилла выстрелила ему в голову чуть выше разбитого глаза.

Тело его судорожно дернулось, из простреленной головы фонтанчиком хлынула кровь, потом напор ее спал, но она продолжала течь, заливая лицо и растекаясь лужей по полу.

Выстрел сильно подействовал на Камиллу. Ноги у нее подкосились, колени перепачкались в крови. Она не смогла удержать подушки, одна из них упала на Чарли, вторая — рядом с ним. Она вымазала кровью и лодыжки. Камилла повернулась, как будто хотела поймать что-то в воздухе у себя за спиной, как будто там мелькнула какая-то тень, как будто кто-то за ней следил. Потом обернулась в обратную сторону в поисках места, куда было лучше положить пистолет. Ей хотелось смыть с себя кровь, хотелось кричать, что-то делать. Она ударила его по ноге и, войдя в раж, ударила снова.

— Прекрати, — крикнула она, — прекрати немедленно!

Может быть, это относилось к ней самой, может быть, к руке, гладившей ее попку, или к руке, державшей ее склоненную голову. Ей хотелось унять то возбуждение, тот ужас, который вселял в нее этот поцелуй, страх и возбуждение от этого поцелуя мертвеца, любимого ее брата, у которого были сшиты губы, как знак того, что он больше никогда никому ничего не скажет. И никто больше ничего никогда никому не скажет. Потому что ничего не узнает.

— Прекрати сейчас же!

Она отбросила пистолет и ударила ногой по кофейному столику, который упал на пол, потом обежала вокруг Чарли и бросилась в ванную смывать кровь и все чистить.