И я узнал, о чем думают люди за несколько секунд до неминуемой гибели. И тогда сделал то, чего до этого физически не мог сделать: кинулся всем телом вправо-вниз одновременно, согнув-таки казавшийся стальным рукав комбинезона, перебросил левую руку через сигнальный конец и отвел его в сторону от мундштучной коробки. В этот миг наверху в очередной раз рванули на себя, я пробкой вылетел из жерла майны на полметра в сторону неба и шумно плюхнулся обратно в воду. Меня тут же выволокли на лед, где ныне покойный водолаз Василий Иванович Александров перебросил латунный рычажок в положение "внешняя среда", прижал мою голову к своей груди и, глядя на меня мокрыми от холодного ветра глазами через очки сразу обмякшего водолазного шлема, крикнул: "Живой!"

Через четыре года я ушел из спасательной службы в КГБ, еще через шесть заполнил первую ликвидационную карточку… А еще через шестнадцать сам оказался в числе кандидатов на ликвидацию…

В августе 91-го за мной не пришли.

Обзванивая в те дни бывших коллег-чекистов, узнал, что оперсостав находится в информационной изоляции, руководители среднего звена (начальники отделов) отказываются дать приказ на кровопролитие, а генералы, не видя опоры в подчиненных, мечутся между путчистами и демократами, работая одновременно на два лагеря.

И лучшие умы России рвали на себя спасательные концы демократии, вытаскивая из-под красного льда тоталитарного мышления непомерно раздутые тела КГБ, армии и обывателя. И не надо быть Боннэр или Солженицыным, чтобы понять, что могло произойти, если бы их работа не увенчалась успехом, если бы у КГБ, армии и обывателя не нашлось сил кинуться им навстречу телами и душами.

Сентябрь 1991

Владимир Корнилов ВЕТХИЕ МЕХИ (Размышления после путча)

Владимир Корнилов

ВЕТХИЕ МЕХИ

(Размышления после путча)

Сегодня, в середине сентября, многие газеты, радио- и телестанции склонны считать провалившийся переворот чем-то вроде детектива. Разумеется, в этом есть немалая манкость, но обидно думать, что нас всех в который раз обманули, что мы были в августовские дни всего лишь статистами, а три дня путча — хитроумно задуманным фарсом.

В самом деле, в неудавшемся, слава Богу, перевороте немало загадочного. Я даже не уверен, что предстоящий суд приоткроет нам его подоплеку. И все равно я не верю, что в августе мы были лишь марионетками. Не верю хотя бы потому, что жизнь не поддается прогнозированию — она куда богаче, а главное, куда неожиданней самого блестящего сценария. (К тому же непохоже, чтобы кто-нибудь из высших руководителей способен был написать хотя бы сносный сценарий.)