Хлопоча около хроматографа (а он у нас такой, что если его раскочегаришь, то уж нельзя отходить), я соображал: какой же это, к черту, переворот? Переворот — значит, кого-то сваливают, свергают. А здесь-то все на своих местах, при своих креслах. Одного только президента где-то заперли и врут, будто болен. Но не валят и со временем, вероятно, тоже вернут. И тут я смекнул: все равно — настоящий переворот. Только свергают не начальников, а нас, возомнившее о себе простонародье. Моего друга Мишу, который вздумал устроить независимое издательство; Гену, который не пропускает ни одного митинга; Илью, который из мэнээсов взлетел в депутаты. Да и меня, сочиняющего вольнодумные повести. Танки, десантники и прочая неодолимая сила — все это прикатило специально для нас. Какая честь, едрить их!

Назавтра уж митинга не пропустил. Добираясь с друзьями до "Баррикадной" (надо же, какое прозорливое название!), ожидал увидеть у "Белого дома" воинственную, но небольшую кучку диссидентов. А застал громадное, по-московски шумное и благодушное сборище. Никогда, а особенно в последние взвинченные годы, не видел соотечественников такими внимательными друг к Другу, такими, если угодно, сентиментальными. О таком состоянии толпы приходилось разве что читать в книжках про девятьсот пятый год, когда и стояли здесь те, прославленные в названии станции метро, баррикады; когда даже охотнорядцы прибегали, спрашивая, не надо ли чем помочь…

Нынешние баррикады, кстати, показались, на инженерный глаз, несерьезными, декоративными. Хороший бульдозер своротил бы их в пять минут. Ребята, впрочем, потом говорили, что к ночи туда основательно подсыпали разного тяжелого материала вплоть до нескольких машин расположенного по соседству американского посольства (потом, конечно, принесли США официальные извинения).

Правду сказать, я не больно-то люблю маячить в толпе. Растворяться в ней не привык, а инородное тело она вынюхивает звериным чутьем — и отторгает. Однако здесь, слушая яростные, не всегда искусные речи, растворялся с полным блаженством. Незнакомые люди совали мне листовки, воззвания, приглашали послушать карманный приемник (как раз заговорило встреченное восторженным гулом "Эхо Москвы"). Я же оделял их сушками, которые наша хозяйственная компания прихватила из лаборатории. Становилось ясно, что путч не пройдет. Такие дела проворачивают либо мигом, либо никогда. Однако пустить кровь, и немалую, эти дуболомы еще могут. Каких-то сильных чувств команда, обозначившая себя как "советское руководство", у меня не вызывала; не тянули они на сильные чувства.