Ф. С. Важна ли для вас религиозная ценность «Божественной комедии», или вы принимаете во внимание только ее литературные достоинства?

X. Л. Б. Меня меньше всего интересует религиозная ценность «Божественной комедии». Я хочу сказать, что мне интересны герои поэмы, их судьбы, но всю религиозную концепцию, мысль о награде и каре, эту мысль я никогда не воспринимал. Думать, что наше поведение может привлечь внимание Бога, думать, что мое собственное поведение — я однажды говорил об этом — может привести к вечным мукам или вечному блаженству, кажется мне абсурдным. Этическая сторона. «Божественной комедии» — это именно то, что никогда не вызывало у меня интереса.

Ф. С. Какой оценки заслуживает Библия в чисто литературном отношении?

X. Л. Б. Здесь должно быть много различных оценок, ведь речь идет — как показывает множественное число существительного — о множестве различных книг. Из них наибольшее впечатление на меня производит Книга Иова и Екклезиаст и, разумеется, Евангелия. Редкостная идея — придать священный характер лучшим произведениям одной из литератур — мне кажется, еще не изучена так пристально, как того заслуживает. Я не знаю другого народа, поступившего подобным образом. Результатом явилось одно из богатейших произведений, которыми располагает человечество.

Ф. С. Есть один вопрос, быть может, не очень умный, который принято задавать писателям. Говорят, когда Честертона спросили, какую книгу он взял бы с собой на необитаемый остров, он ответил: «Искусство шить башмаки». Но если оставить шутки, как бы вы ответили?

X. Л. Б. Сначала я попробовал бы сплутовать и назвал бы Британскую энциклопедию. Потом, если бы спрашивающий вынудил меня ограничиться одним томом, я бы выбрал «Историю западной философии» Бертрана Рассела.

С МАРИЕЙ ЭСТЕР ВАСКЕС{278}

С МАРИЕЙ ЭСТЕР ВАСКЕС^{278}

Мария Эстер Васкес. Когда, где и как для тебя началась тема лабиринта?

Хорхе Луис Борхес. Помню, в какой-то книге была гравюра, семь чудес света и среди них — критский лабиринт. Строение походило на арену для боя быков, только с окошками, но крохотными, как скважины. Ребенком я думал, что если смотреть внимательно, вооружась лупой, то сумеешь разглядеть Минотавра. Кроме того, лабиринт — явный символ замешательства, а замешательство — или удивление, из которого, по Аристотелю, родилась метафизика, — чувство для меня самое привычное, как для Честертона, который говорил: «Все проходит, кроме удивления, особенно перед буднями». Чтобы выразить это замешательство, которое сопровождает меня всю жизнь, так что я не всегда понимаю даже собственные поступки, я и выбрал символ лабиринта, вернее, мне понадобился лабиринт. Строение, возведенное, чтобы в нем затеряться, — разве это не символ замешательства? Я по-разному подходил к этой теме, отсюда — образ Минотавра и такой рассказ, как «Дом Астерия». Астерий — одно из имен Минотавра. Тема лабиринта есть, конечно, в «Смерти и буссоли», в некоторых стихах из последних книг; в новой, которая скоро выйдет, тоже будет стихотворение про Минотавра.