— Значит так, — велел я Рожкову. — Проверь всю свиту Джанибека и коли еще найдутся рабы, немедля отпусти на волю!

— А если кто пожелает с ним остаться?

— Вольному — воля, спасенному — рай. Если по доброму согласию, мое дело сторона. Но сейчас всех освободить!

В общем, освобожденная из плена княжна осталась под присмотром Попела и его шебутной невесты. К себе забирать ее не стал, ибо, во-первых в походе некуда, а во-вторых… у меня этого добра и так выше крыши!

Так я раздумывал, возвращаясь к себе, и неожиданно лицом к лицу столкнулся с вернувшимся из разъезда новоявленным полковым головой Татариновым. Мишка после того пира старался держаться от меня подальше, но видимо от судьбы не уйдешь.

— Ну что, господин полковник, — окликнул я его, — надумал, где полк свой размещать станешь, как наберешь?

— Ох и пожаловал же ты меня, государь, — мотнул чубатой головой парень. — Ей богу, так наградил, что лучше бы наказал. Не понятно ни где людей верстать, ни чем снаряжать, а свои односумы уже волками смотрят. Иной раз, такая тоска берет, что хоть сам в воду прыгай! А все через мой длинный язык…

— Не журись казак, атаманом станешь! — улыбнулся я. — А что до полка и места, то есть у меня к тебе одно предложение.

— От которого не откажешься? — хмыкнул есаул.

— Ну, зачем же так. Тут дело сугубо добровольное.

— Хочешь — сам верстайся, не хочешь, силой загоним, — не удержался Татаринов.

— Эх, Мишка-Мишка, вздохнул я. — Скажи, мне тебя перед всем Тихим Доном боярской шапкой пожаловать, чтобы ты скоморошить перестал, или сам остепенишься?

— Что ты, государь, — не на шутку испугался Татаринов. — Шутейно я, ненароком…

— Тогда слушай, что тебе умные люди говорят!

— Понял, чего уж тут.

— Вот и хорошо. Вот и славно. В таком случае, собирай людей, сколько есть и селитесь все вместе на Тамани-острове[38]. С оружием и зельем пороховым я вам помогу. Жалованьем царским тоже не обижу. Все как донцам, только больше. И хлеба, и вина, и денег.

— А взамен что?

— Да все то же самое. Служба царская. Война-то не завтра кончится, да и не последняя она.

— А казачья воля, как же?