Распутин, собираясь сделать следующий шаг, застыл, как вкопанный, услышав знакомую фамилию.

— Знаете, Карл, — хмыкнул курильщик, — это тот случай, когда я сам готов идти в первых рядах. Будьте добры, покажите еще раз фотографию сирены, утопившей дивизион ваших эсминцев.

— А вы эстет, Вильгельм… Извольте… Да держите же крепче… шайсе!

Из тёмного зева тамбура выпорхнула открытка, будто её вытолкнула рука, неловко хватающая следом воздух. Изображение, показавшееся до боли знакомым, спланировало к ногам Распутина, как сухой лист. Автоматически наклонившись, Григорий поднял фотографию и подал выскочившему на свежий воздух курильщику — высокому брюнету с римским носом, кавалерийскими усами и аккуратно уложенной прической под косой пробор.

— Данке! — коротко кивнул тот, повернулся через левое плечо, как на плацу, и в два шага исчез в тамбуре, откуда послышался раздражённый шёпот собеседника:

— Чёрт возьми, Вильгельм, какой вы неловкий! Это ж вам не фотографии шансонеток из варьете!

— Я вас умоляю, Карл! Кто про это знает?…

Дальнейший диалог Распутин не слышал. На одеревеневших ногах он прошёл к своему вагону, нырнул в чрево поезда и вытер испарину, выступившую внезапно на лбу. Он вспомнил, где видел эту фотографию.

1998. Замок Фризенхаузен.

-У них действительно был налажен потрясающий семейный бизнес. Хотя лично я обмен не считаю адекватным. Если немецкий Дальберг сдавал брату собственную резидентуру, то французский, пользуясь своим положением атташе в Петербурге, кормил немцев в основном русскими агентами, оценивая их весьма дешево — один немец менялся на трех русских.

-Неравноценно!…

-Не то слово! Сдавал целыми картотеками, которые, сволочь такая, получал, как союзник, в русском разведуправлении, якобы для совместных действий. Вон смотри, целая коробка из Генерального штаба с учетными карточками…

-Ух ты! А это что за красавица? Неужто тоже агент? Анна Ревельская… Знаешь такую?