Вызванная женщина стояла и тряслась на теплом июльском ветерке. Даже я помнил её веселый голос, красивую фигура и горделивую походку (честно говоря, когда я её видел - мысли меня посещали достаточно фривольные), а сейчас седые растрепанные волосы, сгорбленная спина, меня аж передернуло. Она стояла как потерянная, однотонно пережевывая какие-то тихие слова. Чтобы их услышать, необходимо было прислушиваться, но вы же знаете толпу, пока она успокоится пройдет очень много времени, поэтому мы услышали не все:

       - ...его за руку, но тот который стоял за спиной, Федька-алкаш, ударил его прикладом по спине. Я закричала и бросилась к нему, поэтому Сергей встал и ударил меня кулаком в лицо. Леночка, солнышко мое, пыталась заступиться за нас, она кричала: "Дядь Федя - не трогай их", а эта сволочь схватил её за руки и швырнул на пол...

       Она рассказывала, как-будто пересказывая плохой фильм просмотренный несколько лет назад и уже подзабытый. Рассказывала, как изнасиловали дочь, а потом её, как избивали очнувшегося мужа, били прикладами, прыгали со всей силы на грудь, а напоследок выкололи двумя вилками глаза. Как пришли "друзья", а вернее подельники завалившей к ним компашке. Как её и дочку пропустили еще раз на круг, объясняя это классовой необходимостью, как дочку утащили с собой, как она кричала, хватаясь руками за волосы и перебирая ногами. Как её сбросили в подвал и надвинули на крышку сундук, чтобы она не могла сама выбраться, как она просидела там несколько дней, пока не пришли солдаты и не вытащили её. Потом она прервалась и заплакала, также тихо и равнодушно, как рассказывала. Потом снова начала вспоминать, как после освобождения сидела на пожарище, пытаясь разобрать среди кучи обгоревших костей свою, как увидела конвоируемого Федьку-алкаша, как бросилась на него, как её оттащила охрана и как Александр Иванович обещал её, что преступник не уйдет от заслуженного наказания. После этого она замолчала, безразлично уставившись на толпу. Женщину аккуратно, под руки свели с возвышения и усадили на небольшую скамеечку, сколоченную для свидетелей.

       Народ безмолвствовал, у многих на глазах блестели слезы. Это был правильный ход, большинство из них равнодушно или с тайным злорадством, обсуждали факт убийства порядка двадцати семей вместе с детьми. Ужасались, на словах жалели, но подробно обсасывали все подробности с упыриной жадностью. Таков а природа человека и его не переделаешь, разумеется, есть святые люди способные к искренним сопереживаниям, но таких подвижников очень мало. Большинство способно на сочувствие лишь короткий момент времени, а потом все перебивает либо злорадство, либо облегчение, что все это случилось не с ним, не с его семьей. И сочувствовать им удобнее таким же как они сами. Так что ход с этой женщиной был более выигрышным, чем простое обвинение или жалобы, тем более эту семью действительно знали в Пашином городке. Когда для утяжеления эффекта было предложено выступить одному из городских старшин, потерявшего всю семью, то я возразил. Не тот масштаб и мужчине сочувствуют меньше чем женщине. Решили пригласить других свидетелей, для того, чтобы снять немного напряжения. Вышел мужчина, рассказавший, как в "ту ночь" (хотя действо происходило ближе к вечеру), к соседу: " Да вы его знаете", завалились пятеро с ихней улицы вооруженные автоматами, пристрелил пса и зашли в дом. Отсутствовали они недолго, минут через десять вывели корову, запрягли в телегу лошадь, навалили в телегу всякого добра, причем таскали его сами хозяева. Гости же пили самогон, громко гогоча и обмениваясь веселыми шутками о том, что вот и пришла пора всех, кто жить мешает, к стенке поставить. Старший сын не выдержал и бросился на них с топором, который схватил в сенях. С перепугу гости начали стрелять, бабу, же которая бросилась на них., после всего увиденного, избили и, перебросив веревку через перекладину открытых ворот, повесили.