– Отдай мне, – говорит, – Шемаханку, хотя бы как плату за петуха.

Хотел он не Шемаханку, а, как друг, желал Дадона от иллюзии избавить. Но царь Дадон-то видит бабу! Рассердился и последние свои мозги вышиб: убил палкой Мудреца. В себе. И снаружи.

Шемаханка, как и положено иллюзии, тут же растворилась в никуда, а петушок видит такое дело: вроде был Дадон, человек, а стал, даже в глазах петуха, совершенным ничтожеством, вроде червячка.

Ну, петух его и склевал.

  Все молчали.

– Ай да Пушкин, – затявкала злая петрушкина собачка Муха из спектакля "Балаган".

– Не тронь поэта! Это петрушкина шизофрения, – сказала Русалка.

На что собачонка злобно ответила:

– А ты хоть бы в общество титишник надела!

После этого сразу никто не посмел взглянуть на сто раз всеми виденные голые грудки Русалки. Только пару минут спустя, кое-кто таки глянул украдкой на них, но сразу увёл глаза от всем ясной мысли: Русалка в бюстгальтере – это гадко. Всё-таки природа, пусть будет самой собою.

– Почему, собственно, прелести жизни обязательно губительны? – чмокнул Русалку Моцарт.

– Есть прелести, а есть радости, – натявкала опять собачка Муха.

– Думаю, так, – поскрёб шапку Петрушка. – Прелести губят, а радости спасают.

– А как их различать? – озадачился по своей привычке Фауст.

Подала голос Зарема:

– Эх, богослов, это твоя сказка. Только сам ты не Шемаханке поддался, а кому похуже. Выводов так и не сделал?

– Братцы мне не в радость эти разговоры. Вся эта нудная внутренняя метаморфоза…

– А я любуюсь толстухами, выбирающими выпечку!

– У кого будни, а у кого – блудни. Вот и вся разница.