Быть может, в других романах больше точных свидетельств, описаны более широкие слои, попавшие под страшные удары сталинского топора, но в романе Кёстлера, построенного как притча о воздаянии, есть концепция исторического процесса, причем решенная художественными средствами. Русскоязычный читатель получил эту книгу из рук блистательного – к несчастью, безвременно ушедшего – переводчика, человека, который сам мучительно размышлял над трагической историей нашего отечества, а потому невольно внес в перевод ту правду атмосферы, которая не дается постороннему наблюдателю. Он перевел роман в 1976 г. В 1978 г. он был опубликован. Экземпляр, подаренный переводчиком мне, датирован 13 июля 1979 г. Примерно с этого времени роман потихоньку пошел по Москве. В «Предисловии переводчика» Кистяковский писал:

«Та жизнь, та эпоха завершилась и миновала, а свидетельства о ней сданы в архив – разумеется, тайный. Время, лишенное прошлого, превратилось в безвременье. Сейчас попытка осмыслить себя и свой мир не обязательно оборачивается мучительной гибелью, но зыбучая трясина безвременья глушит живую мысль, и люди, отказываясь думать, интересуются в лучшем случае лишь фактами Истории – а разве могут разрозненные факты объяснить коренную основу прошлого, неизменно чреватого будущим»[717]. И он был прав: этот экспрессионистский роман претендовал на «осмысление себя и своего времени».

Обложка романа А. Кёстлера «Слепящая тьма»

Немецкий исходный авторский текст так и пропал. Впервые роман вышел на английском, и, может, поэтому стал доступен большей части европейского населения. Андрей переводил с английского, поэтому имел моральное оправдание, переводя роман. В сущности именно это издание стало источником всех последовавших переводов на разные языки.

Предисловие переводчика к роману «Слепящая тьма»

Здесь нет классического, объективного, в духе реалистического бытописательства, изображения реальности, автор говорит с читателем, предельно заостряя свое чувство и понимание мира. Роман, как я уже говорил, написан как притча, содержащая ряд опорных понятий-символов, пронизывающих весь текст насквозь, как своего рода структурные скрепы. В этих традиционных для немецкого литературного экспрессионизма повторах ключевых слов (напомню хотя бы раннего Бёлля или Борхерта) словно слышится настойчивый стук в запертые ворота нашего сознания: обрати внимание!