Кирихара неопределенно мычит за его спиной. Рид припадает к прицелу, разглядывая заасфальтированный горизонт. Там, где вьется дорога, пока тихо: ни киношных столбов взлетающей из-под колес пыли, ни монструозных карет из «Безумного Макса». Око бури, вяло думает Рид, око бури. Точно сейчас какая-то херня случится. И ведь ничего не поделаешь: только раскинуть руки и ждать удара под дых от судьбы.

От нечего делать Рид еще раз оглядывает периметр. Прямо под тем местом на крыше, где они заняли теплые местечки, высокой и пухлой стопкой сложены старые спасательные батуты. Ага. Можно будет спрыгнуть, если теплые местечки превратятся в жаркие.

Рид садится — жопу начинает подпекать — и оборачивается к Кирихаре:

— А ты не хочешь из снайперки пострелять?

Кирихара, подворачивая рукава расстегнутой рубашки на футболку, вздергивает бровь — восхитительно позерский жест.

— Я не умею.

— Ну так я тоже! А вдруг получится?

— Ты видел, как я стреляю.

Повторенная второй раз шутка в два раза смешнее, но ради исключения Рид решает не говорить ничего из разряда «а я не только видел» и отвечает:

— Нет, ну а если у тебя узкая сфера гениальности? — Он потягивается. — Иногда я сижу и думаю: а вдруг я создан, чтобы делать горшки? Ну, на гончарном круге такие, ты понял? И вот я создан, но я никогда об этом не узнаю, потому что мне что, не хрен делать — пробовать лепить горшки? А горшки-то охуенные вышли бы.

Кирихара тянется, чтобы поправить рукой отсутствующие очки.

— Для созидательной деятельности такого рода нужно иметь врожденное чувство прекрасного, которое проявлялось бы в смежных отраслях.

— О, когда ты нервничаешь, ты начинаешь говорить как нейросеть, обученная на гуманитарных методичках.

Впрочем, последнее, что ему сейчас нужно, — это нервничающий бухгалтер, поэтому он решает смилостивиться:

— Кирихара, расслабься. Все будет в порядке… Ну, кроме тех случаев, когда все будет не в порядке, но тут уж ничего не поделаешь. У нас же был план умереть в один день, помнишь?

— То есть какой-то план все-таки есть, — уличает его Кирихара.

Рид не сдерживается — коротко хохочет:

— А толку-то. — Он еще раз укладывает себя на крышу, чтобы поглядеть в прицел на дорогу, — и тут резко оживает его телефон.

На экране — имя Лопеса и приписанное эмодзи-сердечко, а значит, Боргес снова залезал в его телефон. Рид решает высказать ему за это позже:

— Помнишь, я сказал про хвост? — с порога напряженным голосом начинает Лопес. — Этот хвост начал…