Мы проиграли этот бой.

Нужно было принять это.

Мы бессильны против их обороны и жажды жить.

Я не знаю, как сейчас обстоят дела на границе и во всех Полисах – моя связь с Авророй после крушения была утеряна. Мой самолет был мертв и также не мог соединить меня с Базой. Я говорю «мертв», а не «разбит», потому что я успел даже как-то породниться с ним. Хороший был боевой товарищ, хоть и недолго мы с тобой провоевали. Зато весело и незабываемо.

Я похлопал его ладонью по металлическому боку и поблагодарил. В ответ он затрещал коротко последними искрами и окончательно испустил дух. Бедняга. Почему мне кажется, что ты тоже хотел бы выжить и пролетать дольше? Почему я чувствую себя, как на кладбище погибших машин?

Мне потребовалось небольшое усилие, чтобы оглядеться. Но когда я посмотрел на землю, мое сердце сжалось от боли еще сильнее, чем когда я глядел в небо. Да, здесь было кладбище. Место последнего пристанища десятков самолетов, которые в свою очередь были поэзией человеческой мысли. Лучшие творения лежали мертвым грузом на земле, объятые пламенем и пожертвовавшие собой, чтобы сохранить в живых своих пилотов. Своих наездников. Вы ломали крылья, зарывались носом в почву, сносили на своем пути камни и песок. Жертвовали последними ресурсами аккумуляторов, чтобы максимально безопасно приземлиться и сохранить кабину. Автопилот – ваша форма защиты. Пусть меня убеждают создатели этих самолетов и программисты, что машина делает только то, что уже заранее прописано у нее в мозгах кусками кода. Пусть говорят, что гении программисты придумали такой отличный спасательный вариант автопилота, который спас за сегодня жизни десяткам людей. Но я буду отрицать, что это их заслуга. Потому что я лучше их понимаю, когда машина сама решает, включить ей эту программу или нет. Она оценивает повреждения, оценивает состояние пилота, ищет место посадки и даже без крыльев – умудрится, посадит самолет на землю. Все это сложение бесконечных параметров включает у машины сигнал к спасению. А то, что заложили в нее программисты – то лишь набор инстинктов. Я верю в это. Пусть меня попробуют переубедить. Но сейчас я смотрю на кратер, усыпанный обломками почти таких разумных машин, и мне больно. За то, что они погибли. За то, что были выведены из строя раньше, чем исполнили свой долг. За то, что были испорчены такими же машинами, как они сами, наполненными набором инстинктов, но отличающимися всего лишь одним. ОДНИМ! Лишь тем, что их материальная оболочка была биологического происхождения.

Я бессильно упал грудью на свой самолет и дрожащими руками сбросил с головы тесный шлем. Только сейчас я заметил, что стало с моими руками. Мда. Такое быстро не заживет. Все пальцы были в крови, которая даже сейчас продолжала сочиться из-под ногтей. Обожженная интерсетью кожа на запястьях уже в нескольких местах покрылась волдырями от ожогов. На внутренней стороне предплечий серебристой паутинкой через ожоги проступала сама сеть. Странно. Это было почти не больно. Словно половину нервных окончаний мне уже сожгло перегрузкой. И даже не страшно. Страшнее было бы лишиться ощущений вообще, а так – пока есть боль, я еще на что-то способен.