Мальчишка проскальзывает мимо меня вглубь квартиры, а я в растерянности смотрю на его отца.

– Ну, что ты, роднуль, на меня так смотришь?

Приподнимает бровь и, отталкиваясь от стены, сокращает расстояние между нами. Нависает надо мной.

И чтобы продолжить разговор мне приходиться запрокинуть голову вверх.

– Пицца? Ты серьезно?

– А почему бы и нет? Я не приверженец строгих диет и четких правил по питанию. Если ты против, то можешь выбрать себе другую еду…

– Гер, не ёрничай, – перебиваю мужчину. – Ты же понимаешь, что я совсем другое имею в виду.

Герман выразительно оглядывает мое лицо. Обводит большим пальцем контур губ. Очерчивает скулы. И, обнимая мое лицо, зарывается в волосах на затылке:

– Ты хочешь меня обвинить в том, что я подкупил сына? – с насмешкой в голосе спрашивает.

– Нет… Да… Именно так я и думаю, – киваю.

В воздухе повисает тягостное молчание.

– Ты ошибаешься, – равнодушно отвечает мужчина и резко выпускает меня из объятий.

Я, не ожидавшая такого поворота, пошатнувшись, обхватываю свободной рукой его за талию, упираюсь лбом в каменную грудь.

– Долго вы у двери еще будете топтаться? Я есть вообще-то хочу, – раздается за моей спиной нетерпеливое детское возмущение. – И цветы в воду нужно поставить, а то завянут.

Внезапно мне становится неловко от замечания юного создания. И кажется, что даже щеки вспыхнули. Герман откашливается, подхватывает меня под локоть, придерживает, помогает идти.

– А ты еще меня называла тираном, – понизив тон до шепота, иронизирует мужчина. – Вот, полюбуйся. Бабушкино воспитание не прошло даром.

* * *

– Пап, а теперь пора? – обращается Максим к Герману, вдруг нетерпеливо заерзав на месте.

– Что еще? – щурю глаза, с опаской поглядывая на мальчиков, пока собираю со стола остатки еды.

– Пааап?! – лукаво улыбается Максим, встает со своего места, подходит к отцу.