Обычно я слишком устаю, чтобы готовить после дня напряженных тренировок, но мне нужно что-то, чтобы отвлечься, поэтому я нахожу в себе силы приготовить папино «знаменитое» рагу из фасоли. Я рассеянно помешиваю блюдо, думая о том, что сказал гоблин, о реакции Аида на мой вопрос, о том, как его глаза почти не встречались с моими после.

— Аид не показался тебе сегодня странным? — спрашиваю я Ирму.

— Паренек всегда кажется мне странным, — говорит она, — особенно рядом с тобой, — она корчит гримасу и пьет свой чай со специями.

Вернувшись, Аид не говорит ничего, кроме комплемента моей стряпне, и, даже когда мы сворачиваемся калачиком на диване, он необычно тих. Я боюсь спросить его, что случилось. Может, что бы он ни говорил, ему не понравилось созерцание того, как я убиваю это создание, или, может, он испытывает вину за то, что привел меня в этот мир.

Может, он боится брать меня с собой на поле боя и ищет способы это отсрочить.

Может, он больше не хочет быть со мной.

Но в ту ночь, когда он обнимает меня, это похоже на отчаяние умирающего, будто завтра день расставания, будто без прикосновения друг другу мы растворимся в клубах дыма. Его поцелуи плавят меня, и я забываю обо всех своих тревогах, лаская каждый дюйм его кожи.

— Ты… ты чувствуешь себя готовым? — неуверенно спрашиваю я. — Потому что я — да.

Он целует мои пальцы.