— Кит! Сыночек! — воскликнула миссис Набблс, когда мать Барбары предупредительно освободила ее от малыша. — Вот где мне довелось тебя увидеть!

— Мама! Неужто ты веришь тому, в чем меня обвиняют? — прерывающимся голосом проговорил Кит.

— Я? — вскрикнула несчастная женщина. — Чтобы я этому поверила? Да кому знать, как не мне, что ты за всю свою жизнь не сказал ни одного лживого слова, не совершил ни одного дурного поступка! Да разве мой сынок заставил меня пролить хоть одну слезу, если не считать тех слез, что я проливала от жалости к нему, когда он голодал, — но опять же как голодал — без единой жалобы, никогда духом не падал и так обо мне сам заботился, что я, бывало, забуду про свою нищету, радуясь его доброму детскому сердцу! Кит! Да никогда в жизни я этому не поверю! — Ну, мама, — воскликнул Кит и с такой силой схватился за решетку, что она затряслась, — тогда, что бы со мной ни случилось, я все снесу и у меня останется хоть капля утешения — вспоминать твои слова!

Тут несчастная женщина снова зарыдала; глядя на нее, расплакалась и мать Барбары, и к ним чуть слышно присоединился маленький Джейкоб, который к этому времени успел справиться с путаницей в мыслях и понял более или менее отчетливо, что Кит при всем своем желании не сможет пойти погулять с ним и что за этой решеткой нет ни птиц, ни львов, ни тигров, ни других диковинок животного царства, а есть только посаженный туда брат.

Вытерев глаза (и в то же время еще больше увлажнив их), мать Кита подняла с пола маленькую корзинку и обратилась в тюремщику со смиренной просьбой выслушать ее. Тюремщик, который как раз смаковал какую-то особенно интересную шутку, предостерегающе поднял руку, чтобы ему, упаси боже, не помешали, и не опустил ее до тех пор, пока не дочитал статейки до конца. Некоторое время он сидел молча, ухмыляясь во весь рот и словно говоря: «Ну и шутник этот писака, ну и забавник!», и, наконец, спросил, что миссис Набблс угодно.

— Я принесла ему поесть, — ответила она. — Можно, сэр?

— Можно. Это не запрещается. Когда будете уходить, оставьте корзинку мне, а я велю снести ее к нему в камеру.

— Нет, сэр, уж будьте настолько любезны… не сердитесь, сэр. Ведь я его мать, а у вас тоже была когда-то матушка… мне бы самой посмотреть, как он будет есть, тогда я бы ушла отсюда хоть немного успокоившись.

И опять из глаз у матери Кита, и у матери Барбары, и у Джейкоба хлынули слезы, тогда как малыш заворковал и засмеялся что было сил, явно уверенный в том, что всю эту веселую игру затеяли с одной-единственной целью — доставить ему удовольствие.