Я же был тогда в таком состоянии, что и санитарить не мог. Но пределы человеческой выносливости неисповедимы – я стал мерить температуру, получив в руки драгоценность – настоящий градусник, и стал заполнять температурные листки.

Как ни скромен был мой опыт в больнице, я ясно понимал, что в больнице лежат только умирающие.

Когда опухшего гиганта лагерника, раздутого от отеков и никак не согревающегося, заталкивали в теплую ванну, то и в ванне дистрофик не мог согреться.

На всех этих больных заполнялись истории болезни, записывались какие-то назначения, которые никем не исполнялись. Ничего в аптеке санчасти не было, кроме марганцовки. Ее-то и давали, то внутрь в слабом растворе, то как повязку на цинготные и пеллагрозные раны.

Возможно, что это и не было самым худшим лечением по существу, но на меня производило угнетающее впечатление.

В палате лежали шесть или семь человек.

И вот этих-то завтрашних, а то и сегодняшних мертвецов ежедневно посещал начальник санитарной части прииска из вольнонаемных доктор Ямпольский в белоснежной рубашке, в отглаженном халате, в сером вольном костюме, который врачу подарили блатари за то, что он отправил их в Центральную больницу на Левый берег, здоровых, а этих мертвецов оставил у себя.

Тут-то я и встретил махновца Рябоконя.

Доктор в сверкающем накрахмаленном халате прохаживался вдоль восьми топчанов с матрацами, набитыми ветками стланика, хвойными иглами, стертыми в песок, в зеленый порошок, и сучьями, выгибавшимися как живые или, по крайней мере, мертвые человеческие руки, такие же худые, такие же черные.

На этих матрацах, покрытых выношенными десятисрочными одеялами, не умевшими удержать даже капли тепла, не могли согреться ни я, ни мои умирающие соседи – латыш и махновец.

Доктор Ямпольский объявил мне, что начальник велел ему строить свою больницу хозяйственным способом, и вот мы – он и я – завтра начнем это строительство. «Ты пока будешь на истории болезни».

Предложение меня не радовало. Мне хотелось только смерти, но на самоубийство я не решался, а тянул, тянул день за днем.

Увидев, что я вовсе не могу помогать ему в его строительных планах – бревна, даже тонкие палки я толкать не мог, а просто сидел (хотел написать – на земле, но на Колыме не сидят на земле – из-за вечной мерзлоты, там это не принято из-за возможности летального исхода) на каком-то бревне, на валежнике сидел и смотрел на своего начальника и на его упражнение по окорке бревна – балана, – Ямпольский держать меня в больнице не стал, а сразу же взял другого санитара, и нарядчик прииска «Спокойный» послал меня в помощь углежогу.