Все-таки как мог человек, которому Владислав с младенчества доверялся во всем, – чей авторитет был неоспорим, кто был примером для подражания, в кого он веровал заветно, божественно, кругосветно и т.д., – как мог собственный отец врать Владиславу и выпроваживать из дома?

Нет, пожалуй, здесь иной вопрос имеет место. Стал бы его отец, – этот мужественный и трудолюбивый человек, этот хлеб коммунистической выпечки, поклявшийся немедленно покончить с жизнью, если наступит тот день, когда его принудят сложить свой партийный билет; этот ревностно веровавший в христианство человек, свидетельствовавший полет Гагарина в космос и грезивший о чудесах грядущего будущего (среди которых, конечно, не должно было бы быть никаких журналов моды и религиозной порнографии, демонстрирующей обнажившуюся общедоступную душу населения в пунцовой от стыда витрине каждого добропорядочного киоска), – в общем, мог ли такой человек, считавший, что вера человека это нечто глубинно-интимное, мог ли он всячески урезонивать и подталкивать Владислава к отъезду только потому, что нуждался в женщине?

Прежде казалось, что Виталий Юрьевич человек несколько большего масштаба. Вместо горящих ромашковых лугов и самонаводящихся ракет в аквариумной, просвечивающей голове у него плавал усатый сом космоса, и росли плодящиеся промышленные предприятия.

Хотя в сущности своей, в основе, Виталий Юрьевич всегда был человеком простодушным, приземленным, работящим: и воображение его носило исключительно применимый на практике, кооперативный характер. Работавший в лесопромышленной сфере, он был чрезвычайно взыскателен к самому себе и возглавлял своеобразный общественный комитет дисциплинарной ответственности. Его непринужденный и обязательный возглас:

«Сработаемся», – теперь звучал как бы в приглушенном отдалении.

Но можно ли верить в обязательность, в надежность всего этого?

Все-таки Виталий Юрьевич уже не молод – пятидесяти четырех лет. Должно быть, когда-то он и вынашивал планы относительно пенсионного возраста, заслуженного отдыха, инвалидной коляски, костылей и т.п., ожидая, что в старости его тело выплатит ему какую-то задолженность. Это старое, оскудевшее тело, превращающее прижизненные страсти и мелочные ссоры в остывшую воду из-под обвисшего крана.

Да, старость осмелела, распланировала свою контратаку – она наползала со всех направлений и плоскостей сразу, доказывая многомерность вселенной и объедая Виталия Юрьевича через доспех плоти: не пользуясь при этом ни ножом, ни ложкой, а только лишь когтем. Кожа буксовала, отсыревали мускулы, внутренности содержали все больше спирта.