Помимо категорического отказа Толстого от смертной казни как уголовного наказания, что при сегодняшнем уровне правосудия и следствия по-прежнему как было, так и остаётся объективной необходимостью, основное внимание в его произведениях всё-таки обращено на нравственный аспект как самого уголовного проступка или преступления, так и последующего поведения обвиняемого. Хотя предлагаемая им позиция о душевных мучениях преступника как самом страшном его наказании за содеянное рассматривается современным российским обществом исключительно как либеральная ересь.

Конечно, трудно не согласиться с тем, что уровень дикости отдельных отщепенцев просто не мог быть предугадан Л. Толстым в его вполне себе вегетарианское время, но проживи Лев Николаевич ещё всего-то лет 15 – и он увидел бы не только собственную усадьбу в Ясной Поляне пылающей, расстрелянного или насмерть замученного местного священника и пролетарские суды-«пятиминутки» – его взору предстала бы картина мира, которую он просто не мог себе представить: с абсолютно вульгарным отношением не только к закону и самому понятию справедливости, но и к человеческой жизни в принципе. Герои-народовольцы, ставшие левыми/правыми эсерами, анархистами и иже с ними, за кого он так заступался перед царскими чиновниками, сами став властью – правда, на сравнительно короткий период, – сделали насилие и классовую месть основной целью своего существования, а революционную целесообразность – ключевым принципом отправления правосудия. В определённом смысле идейные основы этого нового правопорядка, основанного на некой конструкции, где вместо закона собственное, глубоко индивидуальное понимание добра и зла, были заложены именно учением Л.Н. Толстого.

Идеальные представления артиллерийского офицера и героя Крымской кампании графа Толстого об офицере-гражданине лишь однажды неожиданно промелькнут в общественной дискуссии в начале 90-х годов прошлого века и снова будут забыты на десятилетия вперёд.

Нравственные страдания высокопоставленного чиновника А.А. Каренина, мучительно переживающего собственный позор от измены жены и собственного же выбора между продолжением блестящей карьеры ценой морального уничтожения Анны либо принятием на себя чужого греха без каких-либо перспектив не то что на благородство всех вовлечённых в эту драму, но и на простую человеческую благодарность, вызывают совершенно искреннее недоумение у нынешнего поколения людей, так или иначе связанных с юриспруденцией.

Пожалеть проститутку, прикончившую своего клиента по неосторожности, никому из них и в голову не придёт. Впрочем, как и оправдать убийство бывшей любовницы – дворовой девки – по причинам временного помешательства его совершившего.