Даже на физиономии Малколма было ясно написано, что он очень хочет денег и очень боится рисковать. Только озабоченный своими проблемами хаузкипер Эдвард полгода мог верить, господа, что этот трус издаст книгу его, кончающуюся словами: «Я ебал вас всех, ебаные в рот суки! Идите вы все на хуй!»

К тому времени я уже имел полный текст книги по-английски. Я заплатил переводчику Биллу из своего хаузкиперовского кармана сам, ведь главное в моей жизни был Эдвард-писатель и его книги, а не Эдвард-хаузкипер и его проблемы. Пусть Эдвард-хаузкипер сидит дома, а не шляется ужинать в рестораны и не покупает себе новых тряпок в Саксе на сейле, потерпит.

Малколм отдал читать русский текст профессору русского отделения неизвестного мне университета, какого, Малколм от меня скрыл, дабы я не мог, очевидно, оказать на профессора влияние — подкупить его, что ли? Рецензию профессор прислал сверхположительную. «Есть еще независимо мыслящие люди, — ободренно подумал я. — Приятно знать, что есть». Среди прочего незнакомый друг писал:

«…автор делает ударение на дегуманизации обоих обществ, утверждая, что для независимой и творческой личности нет места ни в одном из них».

Малколм не удовольствовался одним мнением — рукопись на английском он отдал читать еще трем разным людям, кроме того, он прочел ее сам и дал прочесть мышке-Барбаре, тощему существу лет сорока. Барбара была его сотрудницей, ассистенткой, гуляла с его собаками, как мадам Маргарита гуляла с собаками Лодыжникова, и все такое прочее. Может, Малколм ее и ебал, когда был на диете. Даже робкой мышке-Барбаре книга понравилась, и всем его читчикам книга понравилась, а Малколм все тянул, медлил и боялся.

Как-то раз я пригласил его к себе в миллионерский домик на дринк, подумав, что, может быть, нам не хватает личных контактов, что, может быть, увидев меня в моей реальной обстановке, он больше поймет меня, как Дженни поняла, увидев меня в отеле. Поймет, что я не случайный гость в литературе. Посидев со мной за стаканом виски, он сообразит, что я очень честолюбив и талантлив. И я подумал, что после этого он захочет иметь со мной дело, издаст мою книгу.

Он пришел, мы выпили, он, правда, долго не сидел, убежал на какой-то неотложный обед, но я за его короткий визит узнал о нем больше, чем за несколько месяцев встреч с ним в его офисе. Он подобострастно разглядывал наш дом, он раболепно уважал наши стены и даже наши потертые «rags» на полу, он преклонялся перед тем, что я презирал, ему нравились пейзажи Коннектикута и наши старые тарелки в буфете, наш вид из ливинг-рум на реку и размеры нашей ливинг-рум. Он даже попробовал рукой матрас в спальне Стивена. Он заискивающе ходил по дому, вместо того чтобы сидеть со мной и пить скотч, как я планировал, и говорить о моей книге. И я его узнал. «Маска — я тебя знаю!» — подумал я; маленький, очень маленький petit bourgeois Малколм. Он очень хотел дорваться до такого же дома, быть grand bourgeois, да хуя.