– Как мило с ее стороны, – с ноткой сожаления ответила Элизабет.
– Я могла бы сказать ей, что ты просишь помолиться о чем-то личном, – предложила Эшлинг. – Тогда маманя помолится, а Господь перенаправит молитвы для тебя куда нужно. Хотя, конечно, было бы неправильно просить ее помолиться об успешном аборте или вроде того. Это было бы оскорблением Господу…
– Ну разумеется, я понимаю, – смутилась Элизабет.
Они помолчали.
– Разве ты не можешь обсудить проблему с твоей мамой? Ты говорила, что теперь вы гораздо лучше ладите с ней, как и мы с маманей… Вдруг она может чем-нибудь помочь?
– Нет, я думаю, она испугается… растеряется. Она не в состоянии справляться с проблемами… Вот, ее последнее письмо, почитай…
– Здесь нет начала… Это не первая страница.
– Это и есть начало. Теперь она пишет именно так.
В этом уродливом мире, в современном уродливом мире тебе будет невероятно трудно понять, каким было мое детство. Мы носили длинные просторные платья… с очень высокой талией, а в волосах цветы. Всегда свежие цветы, может быть, четыре или пять гардений в день… при первых признаках увядания цветок бездумно выбрасывался… столько красоты… на лужайках мы расстилали плотные белые скатерти и салфетки, на зеленых бархатных лужайках… никаких зарослей… мужчины… молодые мужчины, уходившие на войну, были такие любезные и храбрые. Они бросали взгляды… и легкомысленно относились к жизни. «Я на все готов, Вайолет, если только ты поцелуешь меня на прощание…»