– Анна, не тебе судить, что ей нужно знать, а что не нужно. Она изучает дизайн. Я рассказываю ей о дизайне, о европейском дизайне, чтобы она не думала, будто все, на что способны немцы, – это стальные трубы и чудовищная современная мебель. Я рассказываю ей о саксонском фарфоре, о керамике и фарфоре из Фюрстенберга, Нимфенбурга и Людвигсбурга…

– Ох уж все эти «-бурги», – проворчала Анна. – Тебе не все равно, что они делали и что там производили? Люди из Фюрстенберга и Людвигсбурга разрушили твою и мою страну, а ты сидишь тут на солнышке и рассказываешь девочке об их прекрасном фарфоре! – С раскрасневшимся лицом, она протопала в свою комнатушку, опасаясь, что Элизабет посчитает Стефана Ворски глупым или занудным.

– Моя дорогая Элизабет, иногда мне и правда кажется, что ты меня не слушаешь. Возможно, я рассказываю тебе невероятно скучные вещи…

Элизабет взяла тарелку из саксонского фарфора и провела пальцем по клейму:

– Если бы не вы, мистер Ворски, я бы могла подумать, что эта тарелка куплена в супермаркете. Теперь я могу прочитать ее историю, как и историю любой вещи здесь. Вы словно научили меня новому языку. И я всегда хотела, чтобы кому-нибудь было не безразлично то, чем я занимаюсь. Понимаете, мистер Ворски, у меня столько знакомых, но никто из них не знает, какой экзамен я сдаю во вторник. Никто, кроме вас и Анны. Папе известно только, что мое дурацкое обучение искусству наконец заканчивается и я смогу найти работу. Мама потеряла рассудок. Я не говорила вам, так как папа считает, что никто в Лондоне ничего не должен знать. Мама сейчас в психиатрическом отделении большой больницы в Престоне в Ланкашире и понятия не имеет, где находится. Помните, я ездила ее навестить? И ничего вам не сказала…

– Бедная девочка!

– А Гарри, мой здоровенный простоватый и глуповатый отчим, сейчас пытается договориться со всеми подряд, с приходским священником, с врачами и медсестрой в палате, обещая, что если маме станет лучше, то он будет еще усерднее о ней заботиться. Он и так делал для нее все, что мог. Она была счастлива каждую минуту, проведенную с ним.

– Ох, деточка!..

– А Моника Харт недавно объявила о помолвке с шотландцем, и ей все равно, сдаю я экзамен по дизайну или по сантехнике. Эшлинг О’Коннор, насколько я знаю, развлекается в своем родном городе, играя во что-то вроде «я здесь царь горы» со всей местной знатью. Ее матери, тетушке Эйлин, известно о моем экзамене, но она полагает, что он похож на школьные экзамены, что его сдают все, а потому спрашивает, сколько человек будут сдавать, словно на него половина страны собирается… – Элизабет шагала туда-сюда по магазину, обходя расставленную мебель; мистер Ворски никогда не видел ее такой расстроенной; она вернулась к нему и положила руку ему на плечо. – Теперь вы понимаете, насколько я ценю вас, как я благодарна вам, и вы никогда в жизни мне не наскучите…