Стюарт попытался улыбнуться, но вышло не очень. В глазах у него стояли слезы.
– Нет, все в порядке. Это хорошо. У меня просто шок. Еще один, который нужно принять. У вас есть доказательства? Что-то, о чем можно сообщить полиции?
– Нет, пока нет. Только домыслы. Не надо мне было тебя обнадеживать. Пожалуйста, постарайся забыть об этом.
– Едва ли я смогу. Если есть вероятность, что он невиновен, мне нужно знать.
Вместо того, чтобы его подбодрить, Фиона лишь расстроила Стюарта. Она попыталась исправиться:
– Послушай, это просто ощущение, чутье глупой старушки. Не думай об этом. Сосредоточься на себе, своей жизни. Именно это сейчас важно.
Стюарт уныло кивнул.
– Ладно. Но дайте мне знать, как что-то выясните, хорошо?
– Конечно. Я обещаю, – Фиона постаралась сменить тему, чтобы хотя бы закончить на позитивной ноте: – А теперь, пока не забыла, мне бы хотелось тот «Бисквит королевы Виктории» с витрины, если можно. Для магазина.
– О, конечно. Только я не смогу продолжать ту затею с бесплатными тортами, которую придумал отец, – слишком затратно.
Фиона лишь отмахнулась:
– О чем речь. Я только рада заплатить.
– За весь торт пять фунтов и семьдесят пять пенсов. Пусть будет просто пятерка, договорились?
– Отлично.
Стюарт достал из-под прилавка картонную коробку, аккуратно достал торт с витрины, упаковал и поставил перед Фионой. Та полезла в сумочку.
– Та-да! – объявил он, со звоном бросив деньги в кассу. – Вы моя первая покупательница.
Парень пытался держаться, но Фиона знала, что душа у него болит. И именно она разбередила еще не зажившую, но начавшую затягиваться рану. Ей пора уходить, и поскорее, пока она еще что-нибудь не ляпнула.
– Все, ретируюсь.
Фиона закрыла за собой дверь; ей очень хотелось бросить торт прямо на тротуар, чтобы весь этот сливочный крем с джемом смешался с пылью и грязью. Она была очень недовольна собой; зачем ей понадобилось вмешиваться туда, куда не стоило? Возможно, Оливер невиновен, но надо было молчать, пока не появится конкретная информация. Вместо этого она выдала бред, будто убийца на свободе, в худших традициях теории заговора, и даже не подумала о том, как это воспримет Стюарт. Он сейчас и так был очень уязвим, а тут еще и она со своими нелепыми идеями – как они повлияют на его душевное состояние? Собственное поведение приводило ее в ужас. Да и кто, черт возьми, говорит «Все, ретируюсь»? Звучит словно монолог Джойс Гренфелл[60] середины прошлого века.