Рука по-прежнему оставалась онемевшей. Он рванул к верхней площадке лестницы. Голова кружилась, он боялся упасть, но схватился левой рукой за перила и по крутому изгибу лестницы сумел спуститься в холл. Там остановился, покачиваясь и тяжело дыша, как раненый бык. Теперь – ни звука, только глухой медленный барабанный бой в висках.

Дверь. Он распахнул её рывком, отчаянно нуждаясь в убежище. Зацепился носком за край ковра, полетел на пол головой вперёд, обмякший и тяжёлый, и, падая, ударился лбом о паркет.

Он неподвижно лежал в темноте. Дерево, пахнущее восковой полировкой и застарелой пылью, было гладким и холодило щёку.

Веер света на полу за его ногами резко сложился: кто-то вошёл и захлопнул дверь. Он перевернулся на спину. Существо, то ли то же самое, то ли другое, склонилось над ним и обдало его своим дыханием. Ногти – или когти, он так и не понял, что именно, – царапнули его колени. По ним тоже растеклось что-то липкое, но это была не кровь. Он увидел блеск лезвия, почувствовал, как холодный металл глубоко вонзается в плоть.

Он бы закричал, но у него отказали лёгкие. Сил больше не было. По мере того как в нём угасали жизненные силы, исчезала и боль, пока не осталось ничего, кроме постоянно нарастающего холода. «Confiteor Deo…»[1] Он хрипло вздохнул, и между его приоткрытыми губами вздулся кровавый пузырь; пузырь вздувался и вздувался, а затем лопнул с негромким хлопком, прозвучавшим комично в полной тишине, – впрочем, к этому моменту священник уже ничего не слышал. Последним же, что увидел, – или последним, что ему померещилось, – была слабая вспышка света, на миг окрасившая жёлтым окружающую темноту.