Вероятно, Громвель преследовал отца по другой причине. Желтый шелк. Женское платье?

– Подождите, – сказала она. – Дайте взглянуть.

Я колебался. Возможно, мне надо было сложить нож и убрать его в карман. Возможно, мне надо было взять деньги, поставить подпись и велеть Кэт покинуть дом. Вместо этого я передал ей нож.

Она осмотрела его.

– Чей он? Где вы его нашли?

Я мог бы соврать. Я мог бы придумать какую-нибудь небылицу. Но я был у нее в долгу за все, что случилось, а правда лучше, чем ничего.

– Это отцовский нож. Был у него в кармане, когда он умер.

Кэт нахмурилась:

– Не понимаю. Почему?

Я понял, о чем она спрашивала: почему мой отец заколол Селию Хэмпни. Потому что его блуждающий разум приводил его в странные места. Потому что он верил, что она была шлюхой. Она была грешницей, и он покарал ее за ее грехи. Чтобы она не вводила мужчин в соблазн. Потому что он думал, такова была Божья воля. Его Бог был очень грозен.

Бог Отец. Мы не знаем своих отцов. Мы только думаем, что знаем, но мы ошибаемся.

– Бога ради, сэр, – сказала Кэт, складывая нож и пододвигая его ко мне. – Выбросьте его в реку и покончите с этим.

Когда Кэт ушла, я остался сидеть за столом, и коробка с ничтожно скудными пожитками отца стояла передо мной. Время тянулось медленно. Я старался не думать о лаудануме. Пришла Маргарет убрать со стола. Я накричал на нее, и она ретировалась. Над остатками нашего обеда кружились две мухи. За стенной обшивкой кто-то скребся.

Знал ли я по-настоящему Натаниэля Марвуда? Я так думал. Сначала был великан из моего детства – только один Бог был выше, – чье слово было закон и чья власть не имела предела. Когда я рос, мне никогда в голову не приходило, что мой отец, или на самом деле его Бог, может быть не прав. Мой отец мог быть строгим, даже жестоким – у меня до сих пор остались шрамы на спине, которые свидетельствуют об этом. Часто он бывал деспотичным и своенравным, как Иегова. Когда он видел грех во мне или в ком-то еще, он был беспощаден в своих попытках искоренить его, невзирая на то, во что это обойдется грешнику.

Потом появился сломленный человек, который вышел из тюрьмы в прошлом году, человек, впавший в детство на пути к своему неизбежному концу. За время его заключения мы поменялись ролями, и мой долг был заботиться о нем. Казалось, лишения смягчили его – он стал почти другим человеком, способным на нежность, которой я никогда не знал раньше. И в то же время он стал обузой. Он меня раздражал. Но я любил его. Я горевал о его уходе.

Но несколько нитей желтого шелка вместе с частицами ржавчины – засохшей крови – все это поменяли. Желтое, как солнце, красное, как огонь…