Немного позже Йохансен написал в своем дневнике:

Я вынужден провести сравнение между нынешним плаванием и своим первым походом на «Фраме». Разница велика. В этот раз напряжение слишком большое. Нет командного духа. Нет чувства товарищества, не говоря уже о таких высоких вещах, как дружба, – они жизненно необходимы, если серьезная экспедиция вроде этой собирается достичь желаемых результатов.

Здесь впервые проявилось столкновение между Амундсеном и Йохансеном: одному было не по себе от того, что на него давил подчиненный, другой сравнивал своего нового капитана со старым, причем не в пользу нынешнего. У Нансена оказалась очень длинная тень.

Круглый, как бочка, «Фрам» то и дело уходил в крутой бейдевинд[63], поскрипывая и по-крабьи переваливаясь с боку на бок. На то, чтобы пройти Ла-Манш, ему понадобилось десять дней. Лишь 22 августа подул долгожданный северный ветер, позволив кораблю плыть свободно. И вот узкие проливы остались позади: «Фрам» наконец-то вышел в открытые воды Атлантики.

Это был конец первого действия, и Амундсен мог выдохнуть с облегчением. В ту ночь он принялся за неприятную работу: пришло время написать объяснение Нансену, которое собирался отправить с Мадейры. Запершись в каюте, он сел за пишущую машинку и начал старательно выстукивать слово за словом. Обычно Амундсен писал от руки, но сейчас «Фрам» раскачивался и кренился так, как мог делать только он, поэтому было трудно контролировать перо. В использовании пишущей машинки тоже было что-то символическое, будто автор письма не мог совладать со своими эмоциями и желал замаскировать их:

Господин профессор Фритьоф Нансен [начал Амундсен],

с тяжелым сердцем пишу я Вам эти строки, но обратного пути нет, и поэтому я должен прямо перейти к делу.

Когда прошлой осенью появились новости от Кука и позднее – от Пири об их путешествиях к Северному полюсу, я сразу понял, что это стало смертельным ударом по моим планам. Я осознал, что более не смогу рассчитывать на финансовую поддержку, которая была мне так нужна…