— Не всем же вешаться, Арни.

Он этого не слышит, потому что роется в корзине, достает второе зеленое яблоко, сует его себе за ворот и мчится в сторону города. Кричу ему, чтобы остановился. Но не тут-то было; пускаюсь за ним в погоню, хватаю поперек живота. Отрываю от земли; яблоко падает в жухлую траву.

— Отпусти. Отпусти.

Несу брата туда, где осталась корзина. Он стиснут, ногами обвил меня за пояс, пальцами впивается мне в шею.

— А ты вверх тянешься. Это тебе известно?

Он мотает головой: дескать, ты не прав. По сравнению с прошлым годом росту в нем не прибавилось, зато округлился еще больше, жирку накопил. Если так и дальше пойдет, я скоро его поднять не смогу.

— Ты еще растешь, — добавляю. — Мне все тяжелее на руках тебя таскать. И сил набираешься.

— Не-а. Говоришь на меня — переводишь на себя, Гилберт.

— Почему же на себя? Верь мне: Арни Грейп тянется вверх и набирается сил. Точно тебе говорю.

Опускаю его возле корзины. Еле дышу, на лице пот выступил.

Арни говорит:

— А ты вниз тянешься.

— Неужели?

— Я точно знаю. С каждым днем ниже и ниже. Все время унижаешься.

У глупых иногда проскальзывают умнейшие фразы. Даже Арни понимает, что я опустился ниже плинтуса.

Поскольку часов я из принципа не ношу, точное время назвать не могу, но этот миг, когда полоумный брат срывает бинты с моего сердца, отмечен воплем. Это вопит Арни. Он тычет пальцем на восток, и я навожу бинокль на крошечную точку, ползущую в нашу сторону. За ней тянутся другие точки.

— Это они? Это они едут?

— Они, они, — говорю.

У Арни отвисает челюсть. Он уже пляшет:

— К нам лошадки едут. Лошадки едут!