И все, темнота. И тишина.
Очнулся он уже в машине «Скорой помощи». Лежал на каталке, и напротив него сидела молодая, усталая женщина в форменной ушанке и в синей, со светлой полосой, куртке.
– Что со мной? – спросил Лагутин.
– Перелом ноги. Видимо, ушиб головы. Больше не знаю. У меня нет аппарата, рентген сделают в больнице. В приемном разберутся, не беспокойтесь. Мы почти подъехали. Я вас обезболила. Очень болит?
Это бог его наказал – зачем он поехал туда, к ней? Зачем? Какой он идиот! Лагутин, взрослый, сильный, здоровый мужик, заплакал.
Фельдшерица встрепенулась:
– Что, больно? Ну-ну, все! – Она глянула в окно. – Мы совсем близко, через пять минут будем!
Ну а дальше все было обычно – приемный покой, анализы, осмотр хирурга-травматолога, пожилого и серьезного мужика.
На дребезжащей каталке его долго везли в отделение. В палату не положили – сразу в операционную.
Слепящий свет. Странный тревожный запах. Наркоз.
Глаза он открыл в палате. Белый потолок, лампа дневного света, резь в глазах. Острая боль в ноге. Он застонал. Невыносимое чувство жажды. Невыносимое, нечеловеческое – сильнее, чем боль.
Он вспомнил все и застонал громче. Как ему было жалко себя! И как было стыдно, словно он сделал что-то отвратное, дикое, что-то украл или предал кого-то, и это
Невезуха – это совсем не то слово, которое здесь подходит, не то. Ему не просто не везло в последнее время – фатально не везло.
Словно кто-то там, сверху, решил ткнуть его носом: «Смотри! Смотри, Лагутин, как оно может быть! Ты думаешь, что можешь распоряжаться своей жизнью? Ага! Как бы не так».
Зашла медсестра, сделала укол. Лагутин спросил, где его телефон. Она порылась в его тумбочке и достала.
Набрав номер Даши, услышал ее бодрый и веселый голос.
– Дашка! – закричал он. – Я в больнице! Ногу сломал, голову ушиб. Лежу тут… – Он еле сдержался, чтобы не расплакаться.
Она молчала – ни слова.
– Ты меня слышишь? – удивился и испугался Лагутин.