— Человек говорит, он согласен, — сказал наш переводчик.

Я отсчитал деньги. Человек взял их, сунул за пояс два пустых мешочка и бодрым шагом вышел из дома, оставив у нас на пороге двух фурий, шипящих и плюющихся от злости.

— Эй, спроси его, куда он пошел, — сказал я. — Может, он еще умрет от укуса змеи.

— Человек пошел в свою страну, — последовал поразительно простой ответ.

Последней нашей остановкой в настоящей Африке на обратном пути из «Страны подогона» была Икури. Оттуда мы спустились по реке в Калабар, в полудикое и сверхсовременное убожество Африки белого человека.

То печальное утро в Икури никогда не изгладится из моей памяти, и мне кажется, что оно навсегда запомнилось также почти тридцати другим людям, которых с тех пор разбросало Бог весть куда по нашей планете.

Рассвет был туманный, как почти все африканские рассветы. Мне удалось ускользнуть и остаться одному. Стояла тишина, только стайки серых попугаев пролетали повыше полога тумана с многозвучным, не поддающимся описанию шумом. Они тянулись к местам привычной кормежки, пересвистываясь, перекликаясь, переговариваясь друг с другом. Это был последний африканский совет, на котором я имел честь присутствовать. Попугаи говорили на неизвестном мне языке, и все же я понимал смысл их знакомых речей и полностью соглашался с ними.

Туман понемногу рассеивался; из него выступали высокие валы зелени и перистые силуэты пальм. Когда лучи солнца достигли земли, невероятное множество птиц и зверюшек ожило и пробудилось.

Когда чувствуешь себя бесконечно несчастным и впадаешь в сентиментальность, все приобретает символический оттенок, но на этот раз, я уверен, во всем, что я видел в то утро, и вправду был какой-то ужасный символический смысл.

Передо мной высились три прекрасные пальмы — или скорее то, во что превратились три некогда одетые в перистые листья горделивые красавицы. Жалкие остатки былого великолепия были увешаны гирляндами круглых висячих гнезд кошмарных птиц-ткачиков, которые тучами с визгом и щебетом носились вокруг. Зеленые листья были ободраны с черешков почти до последнего волоконца. Суетливые, деятельные пичуги-самцы в кричаще-оранжевых манишках вместе со своими серенькими замарашками самками показались мне символом. С великолепных зеленеющих деревьев во всей их красе и славе зеленый ореол был начисто ободран этими снующими, пронырливыми существами, которые надеются только на свою многочисленность и везде, где удается, готовы понатыкать свои уродливые бесчисленные гнезда. Их гнезда похожи друг на друга — точь-в-точь как неуютные дома и мрачные фабрики унылых европейцев, которые «колонизировали» Африку — так они это называют, — чтобы было удобнее жить самим.