Есть «домашнее», «ручное», эмпирическое пространство, а есть концептуальное, абстрактное. Гауди хорошо чувствовал себя в первом, но его преподаватели в Барселонской школе архитектуры, где он учился с 1873 по 1877 год, в своих курсах говорили больше о втором. Для начала они учили «условному» изображению: как изобразить тень, отбрасываемую конусом в нишу, или тени в желобках дорических колонн. Студенты постигали основы инженерного искусства и прилежно изучали греческий, римский и готический орнаменты для украшения воображаемых, в основном парадных построек. Чертежи базировались полностью на ортографической проекции: план, сечение и подъем, так что можно сказать, что вся архитектура основывалась на сечении плоскостей под углом девяносто градусов. Поскольку Гауди отказывался мыслить прямоугольно, он считался весьма средним студентом. Его естественные склонности имели такое же отношение к постройкам в духе beaux-arts, как таланты Сезанна к полотнам в галерее Бугеро. Разумеется, ни одно здание невозможно полностью представить себе по сделанным к нему чертежам. Но пространства и объемы зрелого Гауди вообще невозможно представить по чертежам на плоскости. Эти скрученные и волнистые поверхности, эти изгибы, вспышки, вздутия, провалы! Они осязаемы, а не абстрактны, это объем, а не плоскость. Это нечто, напоминающее чрево.

И в этом чреве постоянно происходят трансформации, не свойственные системе beaux-arts. Мечтатель-практик, Гауди переходил от одного материала к другому, и за годы до Клауса Ольденбурга изготавливал «мягкое» — рыболовные сети, мешковину, кожаную упряжь — из твердых материалов, например, из железа. Решетки часовни Гюэль — это, в сущности, рыболовные сети; главная дверь дома, который Гауди проектировал для Марии Сагес в Белграде (19001909) — железная «ткань» (ленты, каемки, сборки); основания некоторых колонн церкви Саграда Фамилия — пародия на спутанную проволоку со стропами и заклепками.

Гауди получил первые уроки эмпиризма, изучая каталонские деревенские постройки, а также средневековые здания. Это развило в нем ту уникальную чувствительность, которая могла быть выработана только в Каталонии, области средиземноморской в полном смысле этого слова, не зажатой и ущемленной, как протестантский север, но и не чувственной и расслабленной, как арабский юг. «Наша сила и превосходство, — заявлял Гауди, — в равновесии чувства и логики. Нордические расы доводят логику до занудства и душат чувство. А южные, ослепленные избытком цвета, теряют разум и рождают чудовищ» (разумеется, последние пять слов — дань «Капричос» Гойи).