Если христианские представления опредмечивали радугу, то в дохристинских мифах радуга персонифицировалась (Т. прав, когда так верно вас Сравнил он с радугой живою: Вы милы, как она, для глаз И как она пременчивы душою... Пушкин; ср.: Она увидела, что возле каждой травинки, возле каждого безжизненного стебля загоралась живая и тонкая цветовая оболочка, нежнейшая радуга, которая играла, переливалась, звеня еще более тонким звоном, словно песчинки, ударявшиеся прежде о стебли, теперь бились о радужные сполохи. Улицкая. Лялин дом), ей приписывались черты скрывающегося (...А между тем радуга крадется из-за деревьев и в виде полуразрушенного свода светит. Гоголь. Миргород), завистливого существа (Дерево, глина, жесть, бумага — все сияет и горит цветом небесно-голубым, ало- огненным, радуга позавидует яркости злато-соломенных, изумруднозеленых, брусничных, маковых, сахарных, седых, облакитных, бирюзистых, жарких тонов и цветов. Шергин. Из дневников). Это наиболее отчетливо выражено в образе древнегреческой Ириды — вестнице богов. Ириду считали служанкой Геры и посланницей Зевса. Исполняя роль посредника между богами и людьми, Ирида спускалась на землю по семицветной тропе — радуге для передачи воли Зевса. В отечественной поэзии встречаются примеры, в которых переплетаются понятийные, образные и символические признаки радуги (Небесный луч играет в них И, преломясъ о капли огневые, Рисует радуги живые На тучах жизни громовых. Тютчев. Слёзы).