— Что же вы это не заходите? — спросила она с упреком, подойдя ближе. Совсем нас забыли? Он покачал головой.
— Не в этом дело. Просто…
— Просто… что?
Добруш хотел зайти, но потом передумал. Он знал, что она была бы рада. Она всегда радовалась его приходу и всегда пугалась. Как будто между ними должно было произойти что-то такое, чего уже нельзя поправить. Ее звали Анной. Она работала телефонисткой в штабе.
Иногда ому с ней было хорошо, особенно после возвращения из полета, пока он был полон гулом и грохотом, пока все вокруг качалось и подпрыгивало и он медленно приходил в себя после той свистопляски, из которой только что вырвался.
Но чаще было плохо. Он всегда мучительно переживал неопределенность. Даже в полетах для пего хуже всего было не тогда, когда начинали вспухать дымки зенитных разрывов и по воздуху хлестали, словно плети, пулеметные трассы, а пока небо было мирным и спокойным. Пока все спокойно, никогда не можешь знать, откуда тебя ударят.
В отношениях с этой женщиной все было неопределенно.
Прояви он чуть больше настойчивости, обоим стало бы легче. Наверно, она сопротивлялась бы и после упрекала его. Но у нее было бы утешение, что ей ничего не пришлось решать самой, а он покончил бы со своим прошлым.
Он понимал это. Но все было не так просто. И его прошлое. И ее — которого он не знал, но всегда чувствовал в том напряжении, которое заставляло со деревенеть, как только он приближался. Нет, не стоило ворошить все это.
— Почему вы молчите? — спросила она. В ее голосе прозвучала обида.
— Я был занят, — сказал он. Она подумала; "Нет". Потом спросила:
— Зачем вас вызывали? Вам лететь? Ему не хотелось говорить правду, но не хотелось и лгать.
— Нет. То есть да. Пустяки.
— Когда?
— Вечером.
— Вечером…- сказала она. — Вон что… Она вдруг прикусила нижнюю губу и ударила друг о дружку сжатыми кулачками.
— Кенигсберг. Так?
— Да, — неохотно сказал капитан. — Откуда вы знаете? Она не ответила.
— Я только не знала, что это вы. Ох!..
— Что такое с вами? — спросил напитан, взглянув на нее с беспокойством. Вам нехорошо?